Ваза
В прозрачном воздухе звенел мой тяжкий молот.
Я видел реку, сад фруктовый,
До леса дальнего поля,
Под небом, что синело с каждым часом
И лиловело к самому закату.
Тогда лишь только подымался я
И члены расправлял, содеянным счастливый,
Устав сидеть с рассвета до заката
Пред глыбой мрамора, в которой я
Высокой вазы высекал края,
Что под ударом тяжкого металла
В прозрачном воздухе так радостно звучала.
Прекрасная, она уже росла,
Она рождалась из простого камня,
Бесформенная в стройности своей.
И ждал я,
Уже не прикасаясь больше к ней,
С тревожными от праздности руками,
Смотря направо и налево днями,
Пугаясь шума около себя.
Струя,
Не умолкая, плакала в фонтане.
В тишине
Я слышал, как вдали, в саду темневшем,
С деревьев мерно падали плоды;
Я аромат вдыхал цветов истлевших,
Что легкий ветер приносил с собой.
Порой ―
Как будто кто-то говорил, казалось.
А как-то раз, когда не спалось,
Услышал я за полем и рекой
Свирели пенье.
В один из дней
Среди осенних, золотых ветвей,
Рыжеволосого и пляшущего плавно,
Я видел фавна.
Его же как-то раз увидел я
Из леса вышедшего и у пня
Нацелившегося рогами
На бабочку, что там кружилась над цветами.
И как-то раз еще увидел я,
Как переплыл кентавр огромный реку.
По шерсти лошади и коже человека
Вода струилась. Стоя в камышах,
Он воздух потянул ноздрями и, заржав,
Уплыл обратно. След копыт с утра
В траве нашел я.
Женщины нагие
Далеко, в глубине пустого поля,
Прошли, неся цветы в руках своих.
И у фонтана встретил раз троих.
Одна из них ― она была нагая ―
Сказала мне: запечатлей на камне
Мечту о теле трепетном моем
И отразиться в нем улыбкой дай мне.
Смотри на мерный танец, что втроем
С моими сестрами веселыми сплела я,
Вокруг
Тебя кружа его и расплетая…
И я почувствовал прикосновенье губ.
Тогда огромный сад, и спящий лес, и дали
Каким-то трепетом нежданным задрожали.
Фонтан потек живей проснувшейся струей.
Три нимфы медленно кружились предо мной,
И пенье слышалось за садом и рекою,
И фавны рыжие из леса шли толпою,
И, воздух потряся ударом ног своих,
Кентавры пронеслись, и на спине у них,
Хромые от укусов пчел, сидели
Сатиры пьяные, обмотанные хмелем.
И морды жесткие и алых губ пятно
Сливались поцелуями в одно.
И пестрый хоровод в своем разгуле диком ―
Сандальи и хвосты, копыта и туники ―
Кружился в исступленьи предо мной,
На вазу заносившего рукой
Вселенской жизни мощное биенье.
Дыхание земли созревшей опьяненьем
Прокрадывалось в мозг, и в запахе цветов,
И гроздий давленых, и пляшущих козлов,
Под топанье копыт, повторенное эхом
Сквозь вихрь движенья и сквозь всплески смеха ―
Я в мраморе спокойном высекал
Все то, что вкруг себя я видел и слыхал;
И между жарких тел, и острых испарений,
И ржанья дикого, и воплей, и движений ―
Все время ощущал на пальцах этих рук
То злобных пастей храп, то поцелуи губ…
Вечерний сумрак пал и ум сковал дремотой.
Мой бред погас во мне с оконченной работой,
И завершенною в вечерней тишине
Вся, снизу доверху, явилась ваза мне,
Почти сливаясь с потускневшей далью.
И вырезанный вкруг нее спиралью
Исчезший хоровод, чей шум издалека
Едва лишь долетал на крыльях ветерка
Кружился…, с фавнами, с кентаврами, с козлами,
С нагими женщинами и Богами,
В то время как, навек теряясь в темноте,
Я проклинал зарю и плакал о мечте.