ПОСЛАНИЕ К ДРУГУ МОЕМУ ВАСИЛЬЮ СЕРГЕЕВИЧУ ЕФИМЬЕВУ
О ты, что знанием своим меня пленяешь
И вместе чувствовать и мыслить научаешь,
В сужденьях коего не пышный слышен шум,
Но мысли здравые, рассудок, тонкий ум;
Который пылкий взор в безвестность простирает,
Что скрыто для других, то ясно проницает;
К тебе, любезный друг, к тебе хочу воззвать:
Что наших бед виной, что нудит нас страдать?
Почто, мятяся мы житейской суетою,
Рассудка удалясь, бежим страстей стезею?
Места, которые с младенчества я знал,
В которых некогда блаженство я вкушал;
Места, небесными лучами озаренны,
Для веры внутренней полезны и священны,
Где зрим повсюду мы порядок с тишиной,
Почто, увы! теперь отъемлют мой покой?
Почто растерзанна, почто еще терзают
И душу горестну на части раздирают?
О ты, слабейшее творенье, человек!
С которым рождены страданьи прежде век;
Посеян яд в душе, на сердце ― скорбь, мученья,
Уныние, печаль, досады, оскорбленья,
Смешение страстей, рассудок с пустотой,
Скажи: гордишься чем пред тварию иной?
Не в том ли ты свое величье поставляешь,
Что страстию одной другую страсть рождаешь?
Что, им поработясь, бежишь за ними вслед,
Сражаясь с горестью, с мученьем, с тьмою бед?
В чем мнимое твое господство и свобода?
Увы! к страстям тебя влечет сама природа!
Не зная, где ты? что́. скажи же, что ты есть?
Былинка слабая! нет, менее, ты ― персть!
Когда бы человек, столь жалкое творенье,
Не создан был вкушать печали, скорбь, мученье;
Когда б он создан был, чтобы счастливей быть,
Не мог ли б он судьбы ударов преносить?
Могли ль бы возрастать столь сильные в нем страсти,
Чтоб ускорить, его приближити к напасти?
Могла ли бы любовь столь нами обладать,
Чтобы сперва польстить, потом нас поражать?
Так! смертный есть корабль, бегущий, грузу полный,
Что, прежде бурных вод стремясь сквозь грозны волны,
Безвредно тишины к пристанищу идет;
Но вдруг восстанет вихрь, ― и он стремглав падет!
Любовь!.. сей бог!.. сей тигр!.. блаженства нарушитель!
Гонитель тишины, спокойства истребитель!..
Любовь!.. Дщерь тартара, источник лютый слез,
Дар пагубный для нас разгневанных небес!..
Скажи: почто ее мы в сердце ощущаем?
Почто мы нежны столь? почто ее мы знаем?
Она есть ад душе, и если стрелы мещет,
Пред ней герой, мудрец, пред нею всё трепещет!
Так должно, чтоб тебе я сердце обнажил:
Сей лютый, адский огнь мне душу воспалил.
Сравним спокойствие, душевно наслажденье
С любовью, коей дар терзание, мученье…
Единое душе отрады подает,
…………………………………………
Другая всякий миг нам сердце раздирает;
Долиной горести и скорби по хребтам
Несчастливых влача, рождает Тартар нам.
И вот влюбленный в чем блаженство всё находит,
Что из сомнения в сомненье переходит!
Тебе, любезный друг, признаться должен я,
Колико мучится, скорбит душа моя;
Но ввек не изреку я имя то священно,
Кому я предан столь, кем сердце нежно пленно.
Священной скромности ты ведаешь печать:
Умеет кто любить, умеет тот молчать!
Но смейся моему безмерну ослепленью,
Неограниченной любви и заблужденью.
Вчера я пред алтарь творца миров предстал,
Чтоб на меня он луч воззренья ниспослал;
Но чуть изрек слова: «О ты, властитель мира!..»
И сердцу и душе представилась Пленира.
Победу над собой я тщетно мнил иметь
И более стократ Пленирой стал гореть!
Напрасно к алтарю с стремленьем приближаюсь,
Я богу изреку: Пленире поклоняюсь.
Рассудок воздремал, ум действовать не мог,
Любовь твердила лишь: Пленира днесь твой бог!
Так! бог души моей, рассудка, помышлений,
Душа всех дел моих, блаженства и мучений.
Клянусь, минуты нет, чтоб не был занят ей,
Блаженство, Тартар, рай, погибель видя в ней.
Средь сладка сна ее я зрю изображенье,
Она мне предстоит при самом пробужденье,
Она в душе моей, и в сердце, и в глазах,
Во всех деяниях, во всех моих словах.
Ее мне нежный вздох зефир изображает,
В лилее белизну Плениры вижу я,
В нежнейшем розане ― румянец щек ея,
В глазах ― тот молний блеск, что к нам из туч блистает
И, рассекая мрак, всё жжет, что ни встречает;
Улыбку нежную в прохладном ветерке.
Пленира всё, везде, душа в самом цветке;
Пред ней ничтожны суть корона и порфира;
Пленира божество!.. она владыко мира!*
Чтоб страсти обуздать, нам ма́сон говорит:
«Познай себя, познай, и страсть тебя бежит!»
Но что в том, нежный друг, что я себя познаю?
Что в том, что всякий шаг свой строго замечаю?
Когда б, что может быть со мной, я прежде знал,
В пучину бы страстей, конечно, я не пал;
Но если человек тогда уж страсть познает,
Когда в нем действует, когда его терзает,
Старанья поздны все огонь тот утушать,
Который всякий час стремится возгорать!
Что в том, что я забыть Плениру помышляю?
Лишь изреку: «Забыл!» ― и более пылаю.
Что в том, что удалюсь навеки, может быть?
Не видеть можно, так; но можно ль не любить?
Ах! нет, не изменю я клятвам тем священным,
Которые изрек трепещущим, смущенным,
Ее боготворить и страстным быти век.
Пленире кто солжет, тот гнусный человек!
Могу ль забыть, когда она «люблю» сказала;
Когда с смятением меня поцеловала;
Когда, прижав меня трепещущей рукой,
С слезами изрекла: «Забудусь я тобой!»
Превосходящее блаженства все сомненье!
В восторге, в радости, в слезах и в восхищенье,
Забыв себя, весь мир, я пред Пленирой пал
И клятвы нежные стократно повторял!
И я чудовищем толико гнусным буду,
Что божество сие, Плениру позабуду?
Нет! прежде в страшный ад, низвергнусь в Тартар я.
Пленире предана навек душа моя!
О ты, которому я душу открываю,
С которым разлучась, терзаюсь и стонаю;
Любезный, верный друг, друг сердца моего,
Вот участь смертного и благо всё его,
Чтоб в жизни мучиться, грустить, стонать, терзаться
И счастием прямым ничуть не наслаждаться.
Блажен, кто ни о чем не знает рассуждать!
Не может чувствовать, не может он страдать;
Блажен, кто тусклый взор вовек не растворяет!
Хоть в круге он невежд, спокоен пребывает.
С столицей разлучась, я слез потоки лил;
Расставшися с тобой, мне то же рок судил;
Плениры отдален… с Пленирой разлученье ―
Едина пища мне: унынье, стон, мученье!