Письмо художнику Анатолию Яру
В разлуке жизнь обозревая,
То улыбаясь, то рыдая,
Кляня, заламывая пальцы,
Я слушаю глухие скальцы
Набухлых и холодных жил.
Так меж затерянных могил,
Где мыши некому посватать,
На стужу, на ущерб заката
Ворчит осенняя вода.
Моя славянская звезда,
Узорная и избяная,
Орлицей воспарив из рая,
Скатилася на птичий двор.
Там властелин ― корявый сор
С помётом ― закорузлым другом,
Кукареку́ и кряки цугом
От перегноя до нашеста, ―
Не чудо ль! Родина-невеста
Рядно повыткала из стали…
Но молоты ковать устали
В сердечной кузнице секиру.
Они не укоризна пиру,
Где в мертвой пляске Саломея…
Ах, жигулевская Рассея,
Ужели в лямке бурлаки?!
У риторической строки
Я надломлю ишачью шею
И росной резедой повею
Воспоминаний, встреч, разлуки,
По-пушкински, созвучьем «руки»
Чиня былого корабли,
Чтоб потянулись журавли
С моих болот в твое нагорье, ―
Там облако купает в море
Розовоногих облачат,
И скалы забрели по зад
В расплавы меди, охры, зели…
Ты помнишь ли на Вятке ели,
Избу над пихтовым обрывом?
Тебе под двадцать, я же сивым
Был поцелован голубком,
Слегка запорошен снежком,
Как первопуток на… погост…
В закатном лаке Алконост
Нам вести приносил из рая,
В уху ершовую ныряя,
В палитру, кипяток, лазори,
Чтоб молодость на косогоре
Не повстречала сорок пугал ―
Мои года, что гонит вьюга
На полюс ледяным кнутом…
Лесное утро лебедком
Полощется в моей ладони,
И, словно тучи, смерти кони
В попонах черных ржут далече.
Какие у березки речи,
У ласточек какие числа?
У девичьего коромысла
Есть дума по воду ходить,
Поэту же ― любить, любить
И пихты черпать шляпой, ухом…
По вятским турицам-краюхам
Полесным рогом трубит печень.
Теперь бы у матерой печи
Послушать, как бубнят поленья
Про баснословные селенья,
Куда в алмазо-рудый бор
Не прокрадется волк-топор
Пожрать ветвистого оленя.
Ведь в каждом тлеющем полене
Живут глухарь, лосята, белки…
Свои земные посиделки
Я допрядаю без тебя.
И сердце заступом дробя,
Под лопухи, глухой суглинок,
Костлявый не пытает инок
Моих свирелей и волынок,
Как я молился, пел, любил…
Средь не оплаканных могил
Ты набредешь на холмик дикий
И под косынкой земляники
Усмотришь древнюю праматерь,
Так некогда в родимой хате,
С полатей выглянув украдкой,
В углу под синею лампадкой
Я видел бабушку за прялкой, ―
Она казалася русалкой,
И омут глаз качал луну…
Но памятью не ту струну
Я тронул на волшебной лютне!
Под ветром, зайца бесприютней,
Я щедр лишь бедностью да песней.
Теперь в Москве, на Красной Пресне,
В подвальце, как в гнезде гусином,
Томлюсь любовницей иль сыном ―
Не всё ль равно? В гнезде тепленько.
То сизовато, то аленько
Смежают сумерки зенки.
Прости, прости. В разлив реки
Я распахну оконца вежи
И выплыву на пенный стрежень
Под трубы солнца, трав и бора;
И это будет скоро, скоро.
Уж черный инок заступ точит
На сердца россыпи и кочи,
И веет свежестью речной,
Плотами, теплою сосной,
Как на влюбленной в сказку Вятке.
А синий огонек лампадки
По детству бабушку мне кажет,
Подводную, за лунной пряжей.
С ней сорок полных веретён
Стучатся в белокрылый сон,
Последнее с сапфирной нитью ―
К желанной встрече и отплытью!
19 ноября 1932