В калигах и в посконной рясе,
В пузатом сумском тарантасе,
От хмурой Колы на Крякву
Я пробирался к Покрову,
Что на лебяжьих перепутьях.
Позёмок-ветер в палых прутьях
Запутался крылом тетерьим.
По избам Домнам и Лукерьям
Мерещатся медвежьи сны,
Как будто зубы у луны,
И полиняли пестрядины
У непокладистой Арины, ―
Крамольницу карает Влас…
Что ал на штофнике атлас
У Настеньки, купецкой дщери,
И бык подземный на печере,
Знать, к неулову берег рушит,
Что глухариные кладуши
В осоке вывели цыплят ―
К полесной гари… «Эй, Кондрат,
Отложь натруженные вожжи
И бороду ― каурый стог ―
Развей по ветру вдоль дорог!..»
«С никонианцем нам не гоже…»
― «Скажи, Кондратушко, давно ли
Помор кручинится недолей?
И плат по брови поморянке
Какие супят лихоманки?
Святая наша сторона,
Чай, не едала толокна
Ни расписной, ни красной ложкой
И без повойника расплошкой
У нас не видывана баба!..»
― «Никонианцы ― нам расслаба!»
И вновь ныряет тарантас ―
Затертый хвоями баркас.
Но что за блеск в еловой клети?
Не лесовик ли сушит сети,
Не крест ли меж рогов лосиных
Или кобыл золотоспинных
Пасет полудник, гривы чешет?
То вырубок седые плеши
В щетине рудо-желтых пней!
Вон обезглавлен иерей ―
Сосна в растерзанной фелони,
Вон сучьев пади, словно кони
Забросили копыта в синь,
Березынька ― краса пустынь,
Она пошла к ручью с ведерцем
И ― перерублена по сердце,
В криницу обронила душу.
Укрой, Владычица, горюшу
Безбольным милосердным платом!..
Вон ель ― крестом с Петром распятым
Вниз головой ― брада на ветре…
Ольха рыдает: «Петре! Петре!»
Вон кедр ― поверженный орел ―
В смертельной муке взрыл когтями
Лесное чрево и зрачками,
Казалось, жжет небесный дол,
Где непогодный мглистый вол
Развил рога, как судный свиток.
Из волчьих лазов иль калиток
Настигло лихо мать-пустыню,
И кто ограбил бора скрыню, ―
Златницы, бисеры и смазни,
Злодей и печенег по казни, ―
Скажи, земляк?!. И вдруг Кондратий,
Как воин булавой на рати,
В прогалы указал кнутом:
«Знать, ё́н, с кукуйским языком!»
Гляжу ― подобие сыча,
И в шапке бабе до плеча,
Треногую наводит трубку
На страстотерпную порубку.
Так вот он, вражий поселенец,
Козява, короед и немец,
Что комаром в лесном рожке
Зовет к убийству и тоске!
Он ― в лапу мишкину заноза,
Савватию ― мирские слезы,
Подземный молот для собора!..
И солью перекрыло взоры
Мои, ямщицкие Кондрата.
Где версты, вьюги, перекаты,
Судьба-бубенчик, хмель-ночлеги?..
«Эх, не белы снежки да снеги!..» ―
Так сорок поприщ пели мы ―
Колодники в окно тюрьмы,
В последний раз целуя солнце,
И нам рыдало в колокольце:
«Антихрист близок! Гибель, гибель
Лесам, озерам, птицам, рыбе!..»
И соль струилась по щекам…
* * *
По рыболовным огонькам,
По яри кедровых полесий
Я узнавал родные веси.
Вот потянуло парусами,
Прибойным плеском, неводами,
А вот и дядя Евстигней
С подковным цоком, звоном шлей
Повыслан маменькой навстречу…
Усекновенного Предтечу
Отпраздновать с родимой вместе!
В раю, где писан на бересте
Благоуханный Патерик ―
Поминок Куликова поля,
В нем реки слезотечной соли
Донского омывают лик.
О радость! О сердечный мед!
И вот покровский поворот
У кряковиных подорожий!
Голубоокий и пригожий,
Смолисторудый, пестрядной,
Мне улыбнулся край родной
Широкоскуло, как Вавила, ―
Баркасодел с моржовой силой,
Приветом же теплей полатей!
Плеща и радуясь о брате,
На серебристом языке
Перекликалися озера.
Как хлопья снега в тростнике,
Смыкаясь в пасмы и узоры,
Плясали лебеди… Знать, к рыбе
Лебяжьи свадьбы застят зыби!
Князь брачный, оброни перо
Проезжим людям на добро,
На хлеб и щи ― с густым приваром
И на икру в налиме яром,
На лен, на солод, на пушнину,
На песню ― разлюли малину,
На бусы праздничной избы,
С вязижным дымом из трубы!
Вот захлебнулись бубенцы ―
По гостю верные гонцы.
Заперешептывались шлеи,
И, не спросясь у Евстигнея,
К хоромам повернул буланый, ―
Хлестнуло веткой росно пряной,
И прямо в губы, как Волчок,
Лизнул домашний ветерок, ―
Волчку же пир за караваем,
Чтобы усердным пустолаем
Обрядной встречи не вспугнуть.
К коленям материнским путь
Пестрел ромашкой, можжевелем,
Пчелиной кашкой, смолкой, хмелем,
А на крылечных рундуках
С рассветным облачком в руках ―
Владычицей Семиозёрной,
Как белый воск, огню покорный,
Сияла матушка… Станицей
За нею хоры с головщицей,
Мужицкий велегласный полк,
И с бородой, как сизый шелк,
Начетчик Савва Стародуб, ―
Он для меня покинул сруб
Среди болотных ляг и чарус.
Его брада, как лодку парус,
Влекла по океану хвой,
Чтобы пристать к избе мирской,
Где соловецкой бедной рясе
Кадят тимьяном катавасий!
Но предоволен прозорливец,
На рундуке перёных крылец
Семь крат положено метанье,
И, погрузив лицо в сиянье
Рассветной тучки на убрусе,
Я поклонился прядью русой
И парусовой бороде:
«Христу почет, а не руде,
Не праху в старческом азяме!..»
А сердце билось: «К маме, к маме!»
Так отзвенели Соловки ―
Серебряные кулики ―
Над речкой юности хрустальной,
Где облачко фатой венчальной.
Слеза смолистая медвежья ―
Не плел из прошлого мереж я
И не нанизывал событий
Трескою на шесты и нити.
Пускай для камбалы шесты!..
Стучат сердечные песты,
И жернов-дума мерно мелет
Медыни месяца, метели
И вести с Маточкина Шара,
Где китобойные стожары
Плывут на огненных судах,
И где в седых зубастых льдах
Десятый год затерт отец,
Оставя матери ларец
По весу в новгородский пуд, ―
Самосожженцев ― дедов труд.
Клад хоронился в тайнике,
А ключ в запечном городке
Жил в колдобоине кирпичной
И лишь по нуде необычной
На свет казал кротовье рыльце.
Про то лишь знает ночь да крыльца.
Избу рубили в шестисотом,
Когда по дебрям и болотам
Бродила лютая Литва
И словно селезня сова
Терзала русские погосты
В краю, где на царевы версты
Еще не мерена земля.
По ранне-синим половодьям,
К сёмужьим плёсам и угодьям
Пристала крытая ладья.
И вышел воин исполин
На материк в шеломе ― клювом,
И лопь прозвала гостя Клюев ―
Чудесной шапке на помин!
Вот от кого мой род и корень,
Но смыло всё столетий море,
Одна изба кольчужной рубки
Стоит пред роком без отступки
И, ластами в бугор вперясь,
Всё ждет, когда вернется князь.
Однажды в горнице ночной,
Когда хорек крадется к курам
И поит мороком каурым
Молодок теплозобых рой,
Дохнула турицею лавка,
И как пищальная затравка,
Зазеленелись деда взоры:
«Почто дружиною поморы
Не ратят тушинских воров
Иль Богородицы покров
Им домоседная онуча?
И горлиц на костер горючий
Не кличет Финист-Аввакум?
Почто мой терем, словно чум,
Убог и скуден ратной сбруей,
И конь, как облако, кочует
Под самоедскою луной?!
Я ― князь ― и вотчиной родной, ―
Как раб, не кланяюсь Сапеге!
Мое кормленье от Онеги
До ледяного Вайгача,
Шелом татарского меча
Изведал с честью не однажды!
Ах, сердце плавится от жажды
Воздать обидчикам Руси!..
Мой внук, немедля принеси
Заклятый ключ ― стальное рыльце!»
И выходили мы на крыльца
Под желтоглазою луной,
И дед по камень гробовой,
В глубоком избяном подполье,
Меня сводил и горше соли
Поил кровавой укоризной:
«Вот булава с братиной тризной,
Ганзейских рыцарей оброк,
Златницы, жемчуга моток,
Икры белужниной крупнее!
Восстань, дитя, убей злодея,
Что душу русскую, как моль,
Незримо точит, в прах и боль,
Орла Софии повергая!..»
И до зари моя родная
Светца в те ночи не гасила.
* * *
«Николенька, меня могила
Зовет, как няня, тихой сказкой, ―
Орлице ли чужой указкой
Господне солнце лицезреть?
Приземную оставя клеть, ―
Отчалю в Русь в ладье сосновой,
Чтобы с волною солодовой
Пристать к лебяжьим островам,
Где не стучит по теремам
Железным посохом хромец,
Тоски жалейщик и дудец.
Я умираю от тоски,
От черной ледяной руки,
Что шарит ветром-листодёром
По перелесицам, озерам,
По лазам, пастбищам лосиным,
Девичьим прялицам, холстинам,
В печи по колобу ржаному,
По непоказному, родному,
Слезе, молитве, поцелую.
Я сказкою в ином ночую,
Где златоносный Феодосий
Святителю дары приносит,
И Ольга черпает в Корсуни
Сапфир афинских полнолуний, ―
Знать, неспроста Нафанаил
Меня по-гречески учил,
А по-арабски старец Савва!..
Меж уток радужная пава,
Я чувствую у горла нож
И маюсь маетой всемирной ―
Абаза песенкою пирной,
Что завелась стальная вошь
В волосьях времени и дней, ―
Неумолимый страшный змей
По крови русский и ничей!»
Свое успение провидя,
Родная по́ходя и сидя,
«Христос воскресе» напевала
Иль из латинского хорала
Дориносимые псалмы.
Еще поминками зимы
Горел снежок на дне оврагов,
Когда дорогой звездных магов
К нам гости дивные пришли,
Три старца ― Перския земли.
Они по виду тазовляне,
Не черемисы, не зыряне,
Шафран на лицах, а по речи ―
Как звон поленницы из печи.
Подарки матушке ― коты,
Венец и саван из тафты,
А лестовку она сама
Связала как бы из псалма
Или из утренних снежинок.
В ней нити легче паутинок
И ластовки-евангелисты,
Как лепестки, от слез росисты!
Пошел живой сорокоуст.
Моленна, как горящий куст
Иль яблоня в цвету тяжелом,
Лучилась матицами, полом…
И в купине неопалимой,
Как хризопраз, лицо родимой
Сияло тонко и прозрачно.
Казалося, фатою брачной
Ее покроет Стратилат,
Чтоб повести в блаженный сад,
Где преподобную София
Нарядит в бисеры драгие!
И вот на смертные каноны
Пахнуло миррой от иконы,
И голос был: «Иду! Иду!..»
И голубым сигом во льду,
Весь в чешуе кольчуги бранной
Сошел с божницы друг желанный
И рядом с мученицей встал,
Чтоб положить скитской начал
Перед отбытьем в путь далекий.
Запели суфии: «Иокки!
Чамарадан, эхма-цан-цан!..»
Проплыл видений караван:
Неведомые города
И пилигримами года
В покровах шелестных, с клюками.
И зорькой улыбался маме
То-светный Божий Цареград.
Меж тем дворовый палисад
С поёмной ласковой лужайкой
Пестрели, словно отмель чайкой,
Толпой коленопреклоненной,
Чтоб гробом праведным, иконой,
Как полным ульем, подышать.
Дымилась водь, скрипела гать,
Всё прибывали китежане, ―
От Ясных Ляг, где гон кабаний,
Из городища Турий Лоб
И от печер, где узел троп
Подземной рыбы пачераги,
Что роет темные овраги,
Бездонный чарус, родники…
Явились в бусах остяки,
В хвостах собольих орочёны,
Услышав росомашьи стоны,
Волыночный лосиный плач…
И па́волок венчальных ткач ―
Цвела карельская калина.
«Николенька, моя кончина
Пусть будет свадьбой для тебя, ―
Я умираю, не кляня
Ни демона, ни человека!..
Мое добро ловец, калека,
Под гусли славы панихидной,
Пускай поделят безобидно ―
Сусеки, коробы, закуты,
Шесть сарафанов с лентой гнутой,
Расшитой золотом в Горицах,
Шугай бухарский ― павой птицей,
По сборкам кованый галун,
И плат ― атласный Гамаюн.
Они новехоньки доселе,
Как и… в Федюшины метели…
Всё по рукам сестриц да братий!..»
Кибитку легче на раскате,
Дорога ноне, что финить!
Счастливо, Пашенька, гостить
В светлице с бирюзовой печью!..
И невозвратно, как поречье
Сквозь травы в озеро родное,
Скатилось солнце избяное
В колодовый глубокий гроб,
Чтоб замереть в величье строгом.
И, убеляя прошвы троп,
Погоста холм и сад над логом,
Цвела карельская калина!
Милый друг, моя кручина ―
Не чувальная зола,
Что зайчонком прилегла
У лопарского котла.
Дунет ветер и зайчок
Вздыбит лапки наутек.
А колдунье-головешке
Не до пепельной услежки,
Ей чесать кудрявый дым,
Что никем не уловим,
Ни белугой, ни орланом,
Только с утренним туманом
Он в ладах и платьем схож,
Князь крылатый без вельмож!
Пал в долину на калину
Непроглядный синь-туман, ―
Не найдет гнезда орлан.
Океан ворчит сердито:
«Где утесные граниты ―
Обсушить седой кафтан?»
И не плещутся пингвины,
Мертвы гаги, рыба спит, ―
Это цвет моей калины ―
В пенном саване гранит!
Это сосны на Урале,
Лык рязанских волокно,
Утоли Моя Печали,
В глубине веретено!
Чу! Скрипит мережный ворот,
Знать, известье рыбакам,
Что плывет хрустальный город
По калиновым волнам!
Милый друг, в чувале нашем
Лишь зола да едкий чад, ―
Это девушки Параши
Заревой сгоревший плат!