ОПИСАНИЕ БАНДЫ ЗЕЛЕНОГО
Табор тысячу оглобель
поднял к небу/ в синий день.
За Зеленым ходит свита,
о каменья ― гром копыта…
И, нарочно ли,/ по злобе ль,
крыши сбиты набекрень.
Все к Зеленому с поклоном ―
почесть робкая низка…
Адъютанты за Зеленым
ходят в шелковых носках.
Сам Зеленый пышен, ярок,
выпивает не спеша
до обеда десять чарок,
за обедом два ковша.
На телегу ставят кресло,
жбан ведерный у локтя ―
атаманья туша влезла
на сидение, пыхтя.
Он горит зеленой формой,
как хоругвой боевой…
На груди его отличья,
под ногами шкура бычья,
по бокам его отборный
охранение-конвой.
Он на шкуру ставит ногу,
и псаломщик на низу
похвалу ему, как богу,
произносит наизусть.
Атаман глядит сурово,
он к войскам имеет слово: ―
Вы, бойцы мои лихие,
необъятны и смелы,
потому что вы ― стихия,
словно море и орлы.
На Москву пойдем, паскуду
победим―/ приказ таков…
Губернаторами всюду
мы посадим мужиков.
От Москвы и до Ростова
водки некуда девать, ―
наша армия Христова
будет петь и воевать.
Это не великий пост вам,
не узилище,/ не гроб,
и под нашим руководством
не погибнет хлебороб.
Я закончил. // И ревом
он увенчан, как славой.
Жалит глазом суровым
и дергает бровью…
На телегу влезает
некто робкий, плюгавый,
приседает, как заяц,
атаману, сословью.
Он одернул зеленый
вице-полупердончик,
показал запыленный
языка легкий кончик,
взвизгнул, к шуму приладясь: ―
Вы ― живительный кладезь,
переполненный гневом
священным, от бога…
В предстоящей борьбе вам
мы, эсеры, ― помога…
И от края до края
табор пьяный и пестрый.
Воют кони, пылая
кровью чистой и острой…
Анархист покрыт поповой
шляпой широкополой.
Анархисты пьянее
пьяного Ноя…
Вышла песня. / За нею
ходят стеною.
― Оплот всея России,/ анархия идет.
Ребята, не надо властей!
И черепа на знамени/ облупленный рот
над белым крестом из костей.
Погибла тоска,
Россия в дыму,
гуляет Москва,
Ростов-на-Дону.
Я скоро погибну/ в развале ночей.
И рухну, темнея от злости
и белый, слюнявый/ объест меня червь, ―
оставит лишь череп да кости.
Я под ноги милой моей попаду
омытою костью нагою, ―
она не узнает меня на ходу
и череп отбросит ногою.
Я песни певал,/ молодой, холостой,
до жизни особенно жаден…
Теперь же я в землю/ гляжу пустотой
глазных, отшлифованных впадин.
Зачем же рубился я,/ сталью звеня,
зачем полюбил тебя, банда?
Одна мне утеха,/ что после меня
останется череп… / И ― амба!