Когда Мандельштаму дали комнату, венгерский писатель Матэ Залка, комбриг, в будущем ― легендарный «генерал Лукач», заявил по этому поводу протест.
По мемуарам Н. Я. Мандельштам
Незаметно, но все ж упрямо
Революции выцветают.
Дали комнату Мандельштаму ―
Фальшь, как плесень, дух разъедает…
Ни к чему ордена и шрамы.
Всюду стройки, а тянет в пьянство.
Дали комнату Мандельштаму ―
Уступили опять мещанству.
Все не так, как было когда-то.
Стихли даже все перепалки.
… И сошлись погрустить ребята
У товарища Матэ Залки.
Хоть комбриг он, и пишет книги,
Славный век ими вместе прожит.
И его нашей жизни сдвиги
Так же радуют и тревожат…
Он молчит, ни на что не ропщет.
Но при случае спросит прямо:
«Как так вышло, что вы жилплощадь
Дали этому… Мандельштаму?
Вы, наверно, забыли, где вы!
Что за наглость ― давать квартиры
Не поэтам борьбы и гнева,
А жрецам буржуазной лиры.
Как вам хочется бросить кость им,
Приобщиться, пусть ненадолго.
Коммунисты вы? Хватит! Бросьте!
Обыватели вы, и только».
Не ответят… Но их изнанка
Вся всплывет ― когда ночью чистой
Из той комнаты на Лубянку
Мандельштама свезут чекисты…
Наша истина ― меч разящий!..
Пусть пощады чужой не просит!..
… А чекисты теперь все чаще
Так же точно своих увозят.
Муть на сердце, но в мыслях ― строго:
Все издержки, на солнце пятна.
Минут годы. В конце дороги
Что-то станет и им понятно.
Нет, не то, что за гонку в небыль
Так взимается неустойка…
Лишь одно: штурмовали небо ―
Взяли лагерную помойку…
Но и это поймут не скоро,
Хоть и боль будет жечь упрямо:
Как же так ― сажать без разбору
Коммунистов и Мандельштама?
Тех, кто полон лишь сам собою,
С храбро шедшими в бой за братство…
Святотатство!..
Но дух наш стоек.
И комбриг снесет святотатство.
Он не сдастся… Но все на свете
Вдруг ощерится неприятно.
И в Испанию он уедет ―
Снова видеть врага понятным…
И забыть про те казематы,
Где и нынче идут дознанья.
Где, быть может, его ребята
На него дают показанья.
Растворить в пулеметном треске
Подозренья и основанья.
И погибнет он под Уэской,
Страшной правды не сознавая.
Веря в то же: в свои-чужие,
В то же право силы рабочей,
Той, которой поэты в России
Не нужны, а квартиры ― очень!
И не будет знать, умирая,
Что и тут зря вставал он грудью:
Что рабочие проиграют,
Но потом будут жить как люди…
Что без власти его оружья
И без веры его могучей
Было б всюду никак не хуже, ―
А как правило, все же лучше.
И что очень давно все это, ―
Как ни крой буржузность лиры, ―
Было ясно душе поэта,
Им гонимого из квартиры.
Что игралась другая драма.
И в ее исчисленье строгом
Эта комната Мандельштама ―
Чья-то луковичка перед Богом.
Начало 1990-х
По мемуарам Н. Я. Мандельштам
Незаметно, но все ж упрямо
Революции выцветают.
Дали комнату Мандельштаму ―
Фальшь, как плесень, дух разъедает…
Ни к чему ордена и шрамы.
Всюду стройки, а тянет в пьянство.
Дали комнату Мандельштаму ―
Уступили опять мещанству.
Все не так, как было когда-то.
Стихли даже все перепалки.
… И сошлись погрустить ребята
У товарища Матэ Залки.
Хоть комбриг он, и пишет книги,
Славный век ими вместе прожит.
И его нашей жизни сдвиги
Так же радуют и тревожат…
Он молчит, ни на что не ропщет.
Но при случае спросит прямо:
«Как так вышло, что вы жилплощадь
Дали этому… Мандельштаму?
Вы, наверно, забыли, где вы!
Что за наглость ― давать квартиры
Не поэтам борьбы и гнева,
А жрецам буржуазной лиры.
Как вам хочется бросить кость им,
Приобщиться, пусть ненадолго.
Коммунисты вы? Хватит! Бросьте!
Обыватели вы, и только».
Не ответят… Но их изнанка
Вся всплывет ― когда ночью чистой
Из той комнаты на Лубянку
Мандельштама свезут чекисты…
Наша истина ― меч разящий!..
Пусть пощады чужой не просит!..
… А чекисты теперь все чаще
Так же точно своих увозят.
Муть на сердце, но в мыслях ― строго:
Все издержки, на солнце пятна.
Минут годы. В конце дороги
Что-то станет и им понятно.
Нет, не то, что за гонку в небыль
Так взимается неустойка…
Лишь одно: штурмовали небо ―
Взяли лагерную помойку…
Но и это поймут не скоро,
Хоть и боль будет жечь упрямо:
Как же так ― сажать без разбору
Коммунистов и Мандельштама?
Тех, кто полон лишь сам собою,
С храбро шедшими в бой за братство…
Святотатство!..
Но дух наш стоек.
И комбриг снесет святотатство.
Он не сдастся… Но все на свете
Вдруг ощерится неприятно.
И в Испанию он уедет ―
Снова видеть врага понятным…
И забыть про те казематы,
Где и нынче идут дознанья.
Где, быть может, его ребята
На него дают показанья.
Растворить в пулеметном треске
Подозренья и основанья.
И погибнет он под Уэской,
Страшной правды не сознавая.
Веря в то же: в свои-чужие,
В то же право силы рабочей,
Той, которой поэты в России
Не нужны, а квартиры ― очень!
И не будет знать, умирая,
Что и тут зря вставал он грудью:
Что рабочие проиграют,
Но потом будут жить как люди…
Что без власти его оружья
И без веры его могучей
Было б всюду никак не хуже, ―
А как правило, все же лучше.
И что очень давно все это, ―
Как ни крой буржузность лиры, ―
Было ясно душе поэта,
Им гонимого из квартиры.
Что игралась другая драма.
И в ее исчисленье строгом
Эта комната Мандельштама ―
Чья-то луковичка перед Богом.
Начало 1990-х
