СПЛЕТЕНИЯ
I
Не стоит всерьез удивляться,
Что вновь тут за горло я взят.
Смешно за свободой являться
В чужую страну ― в пятьдесят.
И глупо бурлить постоянно,
Тревожа вкушающих сон, ―
Кому как наркоз и нирвана ―
Разорванность связи времен.
А впрочем, здесь ― так иль иначе, ―
Никто б тебя слушать не стал.
Поскольку со всем, что ты значишь,
Ты здесь к дележу опоздал.
И, значит, не ходишь в мундире,
Ума представляющем знак.
А все доказательства в мире
В сравнении с этим ― пустяк.
И что возмущаться впустую,
Как совесть, стоять над душой, ―
При этом и впрямь претендуя
На угол в квартире чужой.
Конец! Я своим тут не стану.
Все будет, как было и есть.
Все ― в гибель… / И думать мне странно,
Что мог я родиться и здесь.
А что?.. Ведь и судьбы и даты
В наш век так чудно сплетены…
И вдруг бы сошлось, что когда-то,
Задолго до Первой Войны, ―
Погрязший в духовных беседах
(Лишь их принимая всерьез),
Сюда бы приехал мой предок
И в генах меня бы привез.
Со страху ль, с тоски ль, с непокорства ―
Не все ли равно отчего,
Но все совершилось бы просто
И как бы помимо него.
Пришедшей в себя от погрома
Супругой ― однажды бы он
С детьми был исторгнут из дома
И втиснут с вещами в вагон.
И встал бы, не сразу освоясь,
В проходе ― застыв… не дыша…
Но тут же бы тронулся поезд,
И все б утряслось, не спеша.
И стало бы скоро нетесно
(Россия ― такая страна),
И он бы нашел себе место, ―
Чтоб было видней, ― у окна.
И снова уйдя в свою книгу,
Два дня не вставая почти,
Влеком был бы поездом в Ригу
И курочкой кормлен в пути.
А рядом гремели б событья,
Мелькали б огни… города…
Навстречу бы ― в Киев ли, в Питер,
В Москву ли ― неслись поезда.
И станции были б ― дощаты.
И рядом бы ― чуждо-легки ―
Сменялись студенты… солдаты…
Купцы… слесаря… мужики…
Вносили б надежды и беды
(Все то, чем тревожил их век),
Легко б заводили беседы,
Сдружась, исчезали б навек.
Как будто предчувствуя муки,
Спасаясь от собственных снов,
Мечась, ― все искали друг в друге
Надежности… взлета… основ…
… Но чуждый всей этой стихии,
Уйдя в бормотанье свое,
Он плыл бы над этой Россией,
Не глядя, не видя ее.
Все тексты свои разбирая,
Не мучась тоской никакой.
Меняя один Не-Израиль
На более мягкий другой.
Осталась бы призраком темным
В сознании эта земля.
Не ведаю, что б о ней помнил
Он, глядя с борта корабля.
Наверно, простор нетревожный
Всплывал бы… Овины… Овраг…
Солдатики… Флаг над таможней…
Жандарм в станционных дверях…
II
Но, впрочем, ― как это ни мало, ―
Но если б мне так повезло,
То даже и это, пожалуй,
Уже б до меня не дошло.
И только б застряло навечно
В сознаньи, как миф и как тыл,
Чудное названье местечка,
Где предок до выезда жил.
И я б вопрошал мимоходом
Смущенных московских гостей:
«Мой дед из Ивановки родом.
Вы, верно, слыхали о ней?
Ивановка!.. ― странное имя…»
А, впрочем, к чему эта спесь?
Ну кто его знает, каким бы
Я вырос, родись бы я здесь.
Быть может, сызмальства старея,
Закон неизбывно блюдя,
Молился б я Богу Евреев,
К неизбранным лишь снисходя.
Их жизни презрев равнодушно,
Их болью болеть не спеша…
… О Господи!.. / Как это скучно!
И как с этим глохнет душа!
… Нет, властны истории сдвиги.
Скорей бы я, вдрызг вдохновлен,
И здесь те священные книги
Отверг, как куриный бульон.
Отверг бы с гордыней и шумом,
Как душный бессмысленный плен.
И вовсе не скоро б подумал,
Что нужно б и что-то взамен.
Нет, с Богом разделавшись, ― сразу
Вспарил бы уверенно я
И в свой ненаполненный разум
Поверил, как в пик бытия.
А после, не сдавшись и скуке,
Гордясь ею даже слегка,
Застрял бы в преддверьях науки,
В сплетеньях ее языка.
И, может быть, стал бы отменным,
Исполненным сложных забот,
Престижным саксесыфулмэном,
Спецом по обрывкам пустот.
Теснящим все признаки жизни
Плетеньем натужных словес,
Без всяких марксизм-ленинизмов
Сознанье затмившим, как бес.
Агентом всемирной подмены
Всех смыслов, основ и начал…
Но нет!.. Я б таким тут, наверно,
Не стал, раз в Москве им не стал.
Там тоже различные масти
Подмены души и ума,
И та, что внушается властью,
И та, что родится сама.
И даже звучит дерзновенно…
В ней часто изысканность есть
И вызов… Но это ― подмена.
И в общем, такая, как здесь.
Она и бежит, как известно,
Сюда, ― «чтоб спастись от цепей»
И бодро сплетается с местной
В удавку на шее моей.
Нет, с Богом расставшись, ― скорее
Сперва б я, ― спеша, как на пир, ―
И здесь бы зажегся идеей
Огнем переделывать мир.
И после, ― теряя дорогу,
Но даже не зная о том, ―
Наделал бы глупостей много,
Каких бы стыдился потом.
И все-таки здесь бы я тоже
Сегодня, сквозь горечь и срам,
Вернулся б не к дедовской, может,
Но ― к вере… Как сделал и там.
И, помня свое назначенье,
Свой смысл ощутив наяву,
Я так же б тут против теченья
Теперь уже плыл, ― как плыву.
Лишь, может, чуть меньше усталый
(Все ж свой на своем берегу),
Я б все-таки как-то, пожалуй,
Здесь выплыл… А так ― не смогу.
А так ― лишь отчаянье гложет
(И стыдно ― да нет уже сил)…
III
Но все-таки, все-таки, все же
Спасибо, что жил я, как жил.
Спасибо, что страхи и крики
Презрев, как обычный скандал,
Тот предок мой все свои книги
В местечке родном дочитал.
Что всякой враждебен стихии
И, зная, что значит погром,
Он все ж не сбежал из России…
Что я в ней родился потом.
Не странно ль? Сбежав за границу,
Держась за последний причал,
Я рад, что мне вышло родиться
В стране, из которой сбежал.
Но все ― и причастие к небу,
И к правде пристрастье мое
(За что и гоним был нелепо,
И изгнан) ― во мне от нее.
И счастлив я, ― даже тоскуя, ―
Что я не менял, как во сне,
Отчизны ― одну на другую,
Равно безразличную мне.
А жил, как положено, ― дома,
На родине, с нею не врозь,
И резал ножом по живому.
Когда расставаться пришлось.
И здесь, в этой призрачной жизни,
Я б, верно, не выжил ни дня
Без дальней жестокой отчизны,
Наполнившей смыслом меня.
… Сбежал я ― как сдался на милость.
Гуляю по райским местам.
Но все, что мне в жизни открылось,
Открылось мне все-таки там:
И смысл, и сквозь горе людское
Цена и мечте, и беде.
А вместе ― и нечто такое,
Что мне б не открылось нигде.
С чем ― как в остальном ни упорствуй,
Как все ни ломай рубежи, ―
Высокое ― буднично-просто
И лечит от выдумок лжи.
Все это ― куда б я ни прибыл, ―
До смерти носить мне в себе.
Спасибо, спасибо, спасибо,
Спасибо за это судьбе.
Пусть дома наветы и гимны,
И суетность там же, где высь.
И, может, Россия погибнет,
Не тем занята, чтоб спастись.
И, может, озлясь бестолково,
Она еще в страшный свой год
Меня оттолкнет, как чужого,
От жизни моей оттолкнет.
И рухну, обиженный ею,
Шепча ей стихи, как письмо…
Пусть!.. / Если она уцелеет,
То все утрясется само.
Уладится то, что не ладно,
Излечится боль в тишине…
… А если погибнет ― не надо
Самой справедливости мне.
Россия! Да минет нас это!
Опомнись! Вернись в колею! ―
Кричу я… Но нет мне ответа.
Да что там!.. Весь мир ― на краю.
Туманы подмен у подножья.
В нирване Нью-Йорк и Париж.
А сверху, как с Этны безбожья,
Ты всем изверженьем грозишь…
Как раньше… Хоть прежнего пыла
Уже воскресить не дано.
Хоть все, для чего ты грозила,
Сама ты презрела давно.
В том нет уже даже безбожья ―
Ленивый развал бытия.
Как пеплом, завалена ложью
Там поздняя мудрость твоя.
И все ― за броней… Не увидеть
Твой свет сквозь брони толщину.
И будут тебя ненавидеть
За все, у чего ты в плену.
И может озлишься ты тоже
В ответ ― не оставшись в долгу…
И чем это кончится, Боже,
Узнать я уже не смогу.
Но, зная о будущем мало
И веря не слишком в зарю,
За то, что ты жизнью мне стала
«Спасибо судьбе!» ― говорю.
За бледные тропки в тумане,
Паденья, которых не счесть,
За ту остроту пониманья,
С которой не просто и здесь.
Где радостно пляшут у края,
Не веря глазам и тоске.
Где медленно я подыхаю
В прекрасном своем далеке.
31.1. 80.