От тишины геройской горестной,
прославленной похмельным Глинкой,
так хочется живой колодезной
воды с трепешущею льдинкой
среди густой хвои кладбищенской.
И россыпи алмазной пыли
в окне любой избушки нищенской…
А говорят, что бедно жили.
Ты, замечаю, тоже ленишься,
гляди, чтоб не вошло в привычку,
подставя, никуда не денешься,
к берестяной растопке спичку.
… Я нашу страстную убогую
судьбу со времени Петрова,
огонь и шавку мохноногую,
не понимавшую ни слова,
хвою с заснеженными лапами
в окне, прорубленном из сказки, ―
припомню в темноте «столыпина»
под визг и лязг колес без смазки.
Кажись, чего с тобой мы видели?
Под вольнодумную ухмылку
и благовестие в обители
не запрягали нам кобылку,
и не сжимала ты под соболем
руки псковского паладина,
а пехом мы верст семь оттопали,
и солона у губ щетина,