Сама преисподняя третьего Рима ―
Шатура, горящая неудержимо,
заплывшие в торф караси,
Заволжье и Тверь, словно хворост, трещали,
а мы ― как последние римляне, спали
на шкурах медвежьей Руси.
Нам снилась реки ледяная излука,
заоблачных барок кули,
серебряный след реактивного звука,
все марево нашей земли.
… Когда ты на кухню за хлебом бежала,
голодною смертью грозя,
когда на плече со слезами лежала,
я думал, что ближе нельзя.
Но там, где фонтан омывает натуру
струями из бронзовых глаз,
моя парижанка забыла Шатуру,
в то лето душившую нас.