Целый день по стеклу барабанили капли, струились,
потому и взглянуть за окно мы с тобою ленились,
а аукались так ― чтобы было нежно́ и щемяще,
в первым тронутой тленом российской словесности/ чаще.
С пожелтевшего фото глядели на нас, как с порога,
в мутном кипене астры над клювом у лебедя Блока,
хладнокровно считавшего сыпкие шпильки у милой,
но разлюбленной и―/ сумасшедшего перед могилой.
Только так он и вырвался было из нашего ада,
прободав оперение пиками Летнего сада,
устремляясь туда, оторвавшись от стана ли, стада,
возвращаться откуда уже и нельзя и не надо.
… Безопасно ли в сумерки нам хорониться друг/ с другом? ―
с маскировкою плотной на лампе, бликующей кругом
от стены к потолку с облупившейся блочной побелкой
и разбитой «спидолы» то музыкой, то перестрелкой,
под которую мы о замышленном шепчем побеге
из разросшейся зоны/ на тряской воздушной телеге.
1981