Тебе не быть счастливой никогда,
Здесь слишком много бедных и бездомных,
Чтоб можно быть счастливым без труда,
И трудно петь рабу в каменоломнях.
Здесь слишком много вздохов, пеней, слез,
Медлительных надгробных причитаний,
Воспоминаний до седых волос,
Больших разлук и горьких расставаний.
Вот почему ты маешься, не спишь
И вянешь, как цветок в тюрьме хрустальной,
Луной плывешь над черным царством крыш
И ангелом над хижиной печальной.
И рано утром, подойдя к окну,
Глядишь на город утренний сквозь слезы,
На эту городскую тишину,
На дым восторженного паровоза.
Ведь там, куда летит он, ― мир, холмы,
Быть может, виноградник или море,
Смолистый воздух кораблей, дымы
Пастушьих хижин, пастухи и горы…
Но даже ради этой красоты,
Журчащих ручейков, олив, идиллий,
Утешиться не пожелаешь ты.
Так неутешны люди в церкви были,
Когда им пели там о небесах,
И о потерянном навеки рае,
О бедных галилейских рыбаках,
О мрежах и о голубиной стае…
Здесь слишком много бедных и бездомных,
Чтоб можно быть счастливым без труда,
И трудно петь рабу в каменоломнях.
Здесь слишком много вздохов, пеней, слез,
Медлительных надгробных причитаний,
Воспоминаний до седых волос,
Больших разлук и горьких расставаний.
Вот почему ты маешься, не спишь
И вянешь, как цветок в тюрьме хрустальной,
Луной плывешь над черным царством крыш
И ангелом над хижиной печальной.
И рано утром, подойдя к окну,
Глядишь на город утренний сквозь слезы,
На эту городскую тишину,
На дым восторженного паровоза.
Ведь там, куда летит он, ― мир, холмы,
Быть может, виноградник или море,
Смолистый воздух кораблей, дымы
Пастушьих хижин, пастухи и горы…
Но даже ради этой красоты,
Журчащих ручейков, олив, идиллий,
Утешиться не пожелаешь ты.
Так неутешны люди в церкви были,
Когда им пели там о небесах,
И о потерянном навеки рае,
О бедных галилейских рыбаках,
О мрежах и о голубиной стае…
