Ах, что это за странное вино―
Изабелла!
Не женщина ли выбежала в сад
и запела?
Не птица ли крылами на дороге
забила?
Ах, рог Изабеллы―
ты как рог изобилья.
Мне тамада рубиновое,
терпкое цедит.
Он видел в жизни всякое,
и шутку он ценит.
В глазах его пастушьих,
поглядишь ― облака,
но то не облака в его глазах,
а века.
Вся правда их и вымысел
ему ― как вчера.
Он эту глину вымесил
рукой гончара.
Он на огне обжег ее,
как дивный сосуд.
Рука его правдива,
и правдив его суд.
О ты, один из тех,
что обжигают горшки!
Ты душу мою тоже
на огне обожги.
Как чашу, мою душу обожги,
чтоб запела.
Чтоб в сердце ― Изабелла,
и в крови ― Изабелла.
Чтоб я ладонь ― на облако,
на дождь, на лучи.
Руками трогать радугу
меня научи.
Чтоб с облаком и радугой,
как ты, мне ― на ты.
Ах, терпкая капелька,
глоток высоты!
Изабелла!
Не женщина ли выбежала в сад
и запела?
Не птица ли крылами на дороге
забила?
Ах, рог Изабеллы―
ты как рог изобилья.
Мне тамада рубиновое,
терпкое цедит.
Он видел в жизни всякое,
и шутку он ценит.
В глазах его пастушьих,
поглядишь ― облака,
но то не облака в его глазах,
а века.
Вся правда их и вымысел
ему ― как вчера.
Он эту глину вымесил
рукой гончара.
Он на огне обжег ее,
как дивный сосуд.
Рука его правдива,
и правдив его суд.
О ты, один из тех,
что обжигают горшки!
Ты душу мою тоже
на огне обожги.
Как чашу, мою душу обожги,
чтоб запела.
Чтоб в сердце ― Изабелла,
и в крови ― Изабелла.
Чтоб я ладонь ― на облако,
на дождь, на лучи.
Руками трогать радугу
меня научи.
Чтоб с облаком и радугой,
как ты, мне ― на ты.
Ах, терпкая капелька,
глоток высоты!