ПТИЦЫ В КИШИНЕВЕ
В Кишиневе,/ зимой,/ а точней говоря ― в декабре,
я внезапно услышал,/ как птицы поют/ на заре.
Где-то снег порошил,/ и морозы в ту пору крепчали,
а у нас под окошком/ по-летнему/ птицы кричали.
Приходили ко мне,/ по карнизу смешно семеня,
и стучали в окно,/ и пораньше будили меня.
Ах, как птицы галдели! / Нисколько они не смущались.
И мои представленья/ о времени года смещались.
Все не верилось мне,/ что в разгаре зимы,/ в декабре,
могут птицы,/ совсем как в июне,/ кричать на заре.
― Что вы, птицы? ― я спрашивал. ―/ Что вы затеяли, птицы?
Разве нету у лета границы,/ где стынут криницы,
где грачи не кричат,/ где мороз продирает галчат?
Разве нету у лета границы,/ где птицы молчат? ―
Со своей высоты,/ проявляя ко мне снисхожденье,
отвечали мне птицы:/ ― Понятно твое заблужденье!
Лишь одно неприятно―/ что ты недоверчивым стал:
даже нам,/ даже птицам,/ ты верить уже перестал!
Ну, а есть ли у лета граница? / Едва ли, едва ли.
Просто лето/ зимою хранится/ в глубоком подвале.
Где-то в темном подвале/ хранится оно,/ как вино.
Если хочешь ― услышишь,/ как бродит и дышит оно!.. ―
Так сказали мне птицы. / Но, в зимнюю веря погоду,
за стеной уже елку готовили/ к Новому году
и охапками целыми/ вату носили домой,
клали вату на ветки,/ довольны своею зимой.
Я не ватному снегу―/ я птицам веселым поверил.
И сейчас же откуда-то/ ветер июньский повеял,
и трава поднялась,/ и тутовник зацвел во дворе…
Вот что было со мной/ в Кишиневе/ зимой/ в декабре.