Хочу заранее, в постскриптуме восьмом,
Дать объяснение вопросу: отчего
Я к Вам повёрнута мучительным письмом,
А не к кому-нибудь из ряда моего.
И я отвечу Вам (хоть мне милей свобода,
Не доводящая вопроса до ответа):
Смешно, но в адресе письма такого рода
Повинно давности десятилетней лето.
О наши сборища, едва спадёт жара,
Под сенью колкою куоккальской сосны!
Какие белые стояли вечера! ―
Черникой разве что слегка подчернены.
К заливу Финскому, где выпала мне милость
Быть Вами признанной, да что там ― и хвалимой,
Я осмотрительно все годы не стремилась, ―
Пусть вьётся в памяти дымок от славы мнимой!
Там, где меж соснами к заливу зыбкий спуск,
Песок рассыпчатый и лёгкий, как пыльца,
Июнь был пиршеством для слуха и для уст,
Редчайшим праздником для первого лица.
Он был единственным в моём существованье,
Одним единственным, когда почти что свято
В своё высокое поверила призванье,
За это, видимо, как за любовь, расплата…
А Вам не странно ли, мой друг, что сон и явь
Разъединяются легко, как провода,
Что в сновидениях, где я летаю вплавь,
Нет и на зеркале алмазного следа,
Что в сновидениях, где мыслю я порою,
Я вдруг додумалась, что Жизнь непобедима,
Что есть в единственном числе лицо второе,
Одно, Господнее, которое незримо,
И что Гармонией прикинулся абсурд,
И тот, наверное, с лицом, кто без лица.
Пришлю с оказией мой голос. И за труд
Всё это выслушать с начала до конца
Я Вас заранее благодарю… / И. [э]Л.