Т. Э. Груберт
Ты моя,
Ты спи.
Капают краны в ванной,
А это,
Когда весь дом
Спит,
Очень странно.
Ты осторожно закуталась сном,
А мне неуютно и муторно как-то:
Я знаю, что в Пулкове астроном
Вращает могучий безмолвный рефрактор,
Хватает планет голубые тела
И шарит в пространстве забытые звезды;
И тридцать два дюйма слепого стекла
Пронзают земной отстоявшийся воздух.
А мир на предельных путях огня
Несется к созвездию Геркулеса;
И ночь нестерпимо терзает меня,
Как сцена расстрела в халтурной пьесе.
И память
(но разве забвенье ― порок?),
И сила
(но сила на редкость безвольна),
И вера
(но я не азартный игрок)
Идут, как забойщики, в черную штольню
И глухо копаются в грузных пластах,
Следя за киркой и сигналом контрольным
А совесть?
Но совесть моя пуста,
И ночь на исходе.
Довольно!
1926
Ты моя,
Ты спи.
Капают краны в ванной,
А это,
Когда весь дом
Спит,
Очень странно.
Ты осторожно закуталась сном,
А мне неуютно и муторно как-то:
Я знаю, что в Пулкове астроном
Вращает могучий безмолвный рефрактор,
Хватает планет голубые тела
И шарит в пространстве забытые звезды;
И тридцать два дюйма слепого стекла
Пронзают земной отстоявшийся воздух.
А мир на предельных путях огня
Несется к созвездию Геркулеса;
И ночь нестерпимо терзает меня,
Как сцена расстрела в халтурной пьесе.
И память
(но разве забвенье ― порок?),
И сила
(но сила на редкость безвольна),
И вера
(но я не азартный игрок)
Идут, как забойщики, в черную штольню
И глухо копаются в грузных пластах,
Следя за киркой и сигналом контрольным
А совесть?
Но совесть моя пуста,
И ночь на исходе.
Довольно!
1926