СКАЗКА О ТОМ, КАК ЧЕЛОВЕК ШЕЛ СО СМЕРТЬЮ
На Монпарнасе, в мерзостной больнице,
С поломанными ребрами, хрипящий
От сгустков крови, жалостно небритый,
На трех подушках задыхался я.
За окнами палаты грозным светом
Горело окровавленное небо,
И ночь за ночью шли,/ но я не видел
На красном небе ни одной звезды.
Лишь черные, как дьяволы, деревья
Хватали тучи хилыми руками
И ерзали по огненному небу.
Вокруг меня, как искони бывало
В палатах смертников, глядели люди
На дикое и хмурое блаженство
Багроволицых толстобедрых туч.
Здесь умирали просто, как попало,
И запах ледяной врачебной кухни
Входил в десятиместную палату,
Как белый призрак сна и пустоты.
Сюда вносили только тех уродов,
Кто жизнь свою перевернул случайно
В холодной сутолоке мокрых улиц.
«Палатою случайностей»/ звалась
Та смертная палата, и случайность
Была богиней десяти кроватей,
И в комнате казалась неслучайной
Лишь сложенная пополам газета,
Что я сжимал мертвеющей рукой.
Бомбят Мадрид! / Бомбят Мадрид? / Бомбят!
О, эти дьяволы ночного неба,
Огни реклам, прожектора, неон ―
Слепой огонь над входами борделей.
И надписи на Эйфелевой башне,
Семь страшных букв, тоскливый «Ситроен»!
Что ж, умирай хоть сотни раз в ночи,
Ты будешь видеть тот же алый воздух,
Все те же лужи, смоченные кровью.
Ты будешь слышать тот же хищный запах
Сырых и ветреных парижских парков,
И дальний свист, и легкие шаги,
И холодок двадцатого столетья.
Они толпятся каждой ночью―/ эти
Подобия людей в седых витринах ―
Окутанные светом манекены,
Изображенья всей земной тоски,
Всей пошлости и подлости вселенской,
Отчаянно и лживо простирая
К полночному прохожему свои
Бессмысленные ласковые руки.
И рядом с ними пляшет водопад
Огней, вещей, оберточной бумаги,
Коробок и флаконов шестигранных.
И целый год качается нога,
Одна нога, без туловища даже,
Нога из воска смугло-золотого
В чулке постыдно семгового цвета.
Качается, качается, зовет
Все позабыть, убить, надвинуть кепку
И, жалобно посвистывая, выйти
В четвертое ночное измеренье
Косых дождей, колючих кадыков,
Пустых мостов и тихой, тихой дроби
Старинных дождевых унылых капель.
Дай руку мне, идем, уже пора!
Ты ― смерть, я это знаю. / Что ж, попутчик,
Опять, как прежде, погуляем вместе,
Опять, как прежде, вместе простучим
Дождливыми большими каблуками
По черно-золотым ночным бульварам,
Попыхивая затхлой сигареткой,
Помахивая тростью камышовой,
Поигрывая тоненьким колечком,
Поскрипывая костью лучевой,
Вдыхая пармскую тоску фиалок,
Тоску бензина в розовых колонках,
Тоску девиц в серебряных накидках,
Мышиный шорох двадцати веков.
Что ж толковать:/ вы разглядели, сударь,
Всю бесприютность маленьких подъездов,
Все пелерины толстых полицейских,
Весь сатанинский перехлест джаз-банда
В кафе «Веню на туфельках девиц.
Кровь светофоров, струи лживой Сены,
Кошачье захолустье переулков,
Опущенные насмерть жалюзи.
Живи еще хоть сотню лет, приятель,
Слепой двойник с прогнившими зубами,
Грудная клетка в шелковой рубашке,
Ночная мразь, исчадие дождей, ―
Все так же будут полыхать витрины,
Все так же будут лаяться консьержки,
Все так же будет пахнуть безысходно
Сожравший кислород слепой бензин,
И только кровь найдет желанный выход,
И только ты, мертвец, костистый череп,
И только ты, гуденье самолетов,
Нарушат этот мертвый ход вещей.
Так подними свой воротник,/ подонок,
Так закуси окурок свой,/ подонок,
Так поиграй кольцом своим,/ подонок,
Ночной скелет, мой спутник дождевой!
Перед тобой лежит громада мира,
Все биржи, банки, кабаки вселенной.
Изломанная бровь, начес дурацкий,
Пол-усика под каждою ноздрей.
Ты ― гангстер, сволочь, смерть, попутчик/ хилый,
Ты косточкой пройдешь по всей Европе,
Цветной платок в кармашке пиджака.
Научишь ты людей такому зверству,
Такому униженью человека,
Такому бреду в закоулках мозга,
Что заскрипит привычный шар земной.
Ты аккуратный, чистенький убийца,
Ты порожденье светлых магазинов,
Концернов светлых, светленьких контор,
Стригущих светлые, как день, купоны.
Безжалостный, бессмысленно приличный,
Ты будешь делать концентраты смерти
Из миллионов человечьих душ.
И понесутся с воем и сопеньем
Мильоны очумевших троглодитов,
Подняв высоко череп и две кости
Над бедной искалеченной землей.
Да, все готово! / Все стоит на месте:
Полки, мортиры, танки, самолеты.
Еще мгновенье ― страшный мир Европы
Раскроет пасть и голодно зевнет.
Все спрессовалось до такого куба
Продажности и подлости предельной,
Растленного последнего цинизма,
Что надави еще ― и все к чертям!
И это все явилось не от Бога,
Не от слепых определений рока.
Все это вынес из глубин кромешных
Кипящий человеческий котел.
Со мною встал как бы подлец свирепый,
Прилизанный, в костюмчике игривом,
С платочком-уголком из пиджака.
Гестаповец, осклизлый провокатор,
Продавший род людской за тридцать злотых
В варшавской или мюнхенской пивной,
Он из людской, не марсианской плоти,
Он из людской, не марсианской крови.
Ему все человеческое чуждо,
И все же это создал человек.
Тебя умою я своею кровью.
Ты съежишься, завертишься, иссохнешь,
И ты истлеешь у меня в горсти.
А вот теперь… / Да это что такое?!
Он вырос, вынес к небу подбородок.
Он римским жестом руку протянул,
Он зашагал. / Куда? / Во тьму Европы.
Он выше крыш. / Он выкатил зрачки.
Он тянет взор, холодный, лягушачий,
Над Эйфелевой башней. / Он пошел
Гусиным шагом по дрожащей глади
Асфальта. / Да! На нем мундир зеленый
И свастика на левом рукаве.
Над ним несутся к югу самолеты
Бомбить Мадрид! / Бомбить Мадрид! / Бомбить!
Так это ты?.. / Постой, постой, приятель!
Тут что-то затуманилось… / Какая
Полезла чертовщина!.. / Вот платочек
В кармашке пиджака… И сигаретка…
И ты… / Я буду звать тебя Гнилушкой,
Так веселее. Правда? / Ну, пришли!
Вот, Этьенетта, ― вто ― мой ровесник,
Мой собутыльник, худенький гуляка.
Как тяжело мне было добираться
До чертовой площадки Сакре-Кер!
Мы пьяны оба, оба мы болтливы,
Мы вышли оба из ночного морга
Дождей, колонн, неоновых витрин.
Он не снимает лайковых перчаток.
Ты плюнь на это, он паршивый парень,
Он выпьет рюмку и тотчас уйдет.
Он вместе с нами будет пить с балкона
Копеечной гостиницы монмартрской
Гектары дыма из парижских труб.
Какая плесень на изломах ванны,
Какая сырость под моей кроватью!
Какой проклятый, огненный, невинный
Под нами расстилается Париж!
Нет, он уйдет, поколоти подушки.
Мы скоро ляжем, я не отрезвею,
Я буду целовать твои сухие,
Все в родинках, худеющие плечи.
Ты пахнешь вся дождем, и жженым кофе,
И грустными нехитрыми духами,
И бедным запахом домашней глажки,
И черным маникюром площадей.
Нет, он уйдет! / С тобою мне не страшно,
Но одиноко, тускло и спокойно.
Рука на грудь, потом всему конец.
Нет, он уйдет. / Он неплохой, Гнилушка.
Наутро мы с тобою выпьем кофе,
И воробьи качнутся у окна.
Нет, он уйдет! / Внизу Париж белесый
Раздвинется, как шторы, на рассвете,
И я увижу твой большой тревожный
Карминной кровью опаленный рот.
Из шкафа выну я свой лучший галстук
И завяжу его навстречу солнцу.
Там что-то было или нет, не помню.
Ну, черт с ним,/ было или нет… / Плевать!
А впрочем, вот рассвет, а гость устал.
Да, он уйдет! / Не бойся, Этьенетта,
Он очень ловкий и привычный парень,
Перешагнет он прямо за балкон.
Ведь это спутник, мой дублер случайный,
И с ним мы познакомились случайно
В палате для случайностей, которым
Есть маленькое злое имя―/ смерть.
А все-таки над миром всходит солнце!
1943 ― 1956