
Я
С классикой
Был вечно не в ладу ―
На статую взгляну и отойду.
Зевесы не будили интереса,
Минервы действовали мне на нервы,
Венеры мне казались так же серы,
Как буры все Амуры, их младенцы.
И вышло, что не зря их сторонюсь,
А так диктует мне хороший вкус:
Чуждаюсь копий и реминисценций.
Об этом
Лишь недавно я узнал,
Как, впрочем, и другие догадались,
Что чаще на глаза нам попадались
Лишь копии. А где ж оригинал?
Его давным-давно уже не стало ―
Оригиналы были из металла.
Низвергнуты могучие тела,
Их расчленили, их перепилили,
Расплавили, на утварь перелили
И на церковные колокола.
И не в музеях я ищу твой след,
О олимпиец с тугоплавким телом!
Ты слишком ценный, чтоб остаться целым,
Но слишком цельный, чтоб сойти на нет,
Живешь не только в колокольном гуде,
Порою превращаемом в набат,
Не только лишь в поту олимпиад
И в олимпийских позах всяких судей.
И не в одном лишь мире киностудий,
Где мощные юпитеры горят.
Но чуют люди, понимают люди,
Что суть не в том, о чем мелькнет экран,
А в том, о чем летят из разных стран
Через пустыни, через океан
Известия хрипучей чередою ―
Что, весь багрян от незаживших ран,
Колдует над тяжелою водою,
Ворочает урановой рудою
Седой родитель Времени Уран.
И бездна не исчерпана до дна;
Ведь, как Сатурн, и в наши времена
Своих детей эпоха пожирает,
Но молодая жизнь не замирает,
Хоть и она, о, даже и она,
Лишь в новое одно и влюблена,
Античных жестов всё ж не презирает.
Вот
Это всё,
Что я имел в виду,
И, кажется, я в общем не ошибся,
А по музеям снова не пойду:
От юности моей я не в ладу
С подобьями из мрамора и гипса.
С классикой
Был вечно не в ладу ―
На статую взгляну и отойду.
Зевесы не будили интереса,
Минервы действовали мне на нервы,
Венеры мне казались так же серы,
Как буры все Амуры, их младенцы.
И вышло, что не зря их сторонюсь,
А так диктует мне хороший вкус:
Чуждаюсь копий и реминисценций.
Об этом
Лишь недавно я узнал,
Как, впрочем, и другие догадались,
Что чаще на глаза нам попадались
Лишь копии. А где ж оригинал?
Его давным-давно уже не стало ―
Оригиналы были из металла.
Низвергнуты могучие тела,
Их расчленили, их перепилили,
Расплавили, на утварь перелили
И на церковные колокола.
И не в музеях я ищу твой след,
О олимпиец с тугоплавким телом!
Ты слишком ценный, чтоб остаться целым,
Но слишком цельный, чтоб сойти на нет,
Живешь не только в колокольном гуде,
Порою превращаемом в набат,
Не только лишь в поту олимпиад
И в олимпийских позах всяких судей.
И не в одном лишь мире киностудий,
Где мощные юпитеры горят.
Но чуют люди, понимают люди,
Что суть не в том, о чем мелькнет экран,
А в том, о чем летят из разных стран
Через пустыни, через океан
Известия хрипучей чередою ―
Что, весь багрян от незаживших ран,
Колдует над тяжелою водою,
Ворочает урановой рудою
Седой родитель Времени Уран.
И бездна не исчерпана до дна;
Ведь, как Сатурн, и в наши времена
Своих детей эпоха пожирает,
Но молодая жизнь не замирает,
Хоть и она, о, даже и она,
Лишь в новое одно и влюблена,
Античных жестов всё ж не презирает.
Вот
Это всё,
Что я имел в виду,
И, кажется, я в общем не ошибся,
А по музеям снова не пойду:
От юности моей я не в ладу
С подобьями из мрамора и гипса.