ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ ЛЕНИН
Российской коммунистической партии посвящаю
Время―/ начинаю/ про Ленина рассказ.
Но не потому,/ что горя/ нету более,
время/ потому,/ что резкая тоска
стала ясною/ осознанною болью.
Время,/ снова/ ленинские лозунги развихрь.
Нам ли/ растекаться/ слезной лужею, ―
Ленин/ и теперь/ живее всех живых.
Наше знанье―/ сила/ и оружие.
Люди ― лодки. / Хотя и на суше.
Проживешь/ свое/ пока,
много всяких/ грязных раку́шек
налипает/ нам/ на бока.
А потом,/ пробивши/ бурю разозленную,
сядешь,/ чтобы солнца близ,
и счищаешь/ водорослей/ бороду зеленую
и медуз малиновую слизь.
Я/ себя/ под Лениным чищу,
чтобы плыть/ в революцию дальше.
Я боюсь/ этих строчек тыщи,
как мальчишкой/ боишься фальши.
Рассияют головою венчик,
я тревожусь,/ не закрыли чтоб
настоящий,/ мудрый,/ человечий
ленинский/ огромный лоб.
Я боюсь,/ чтоб шествия/ и мавзолеи,
поклонений/ установленный статут
не залили б/ приторным елеем
ленинскую/ простоту.
За него дрожу,/ как за зеницу глаза,
чтоб конфетной/ не был/ красотой оболган.
Голосует сердце―/ я писать обязан
по мандату долга.
Вся Москва. / Промерзшая земля/ дрожит от гуда.
Над кострами/ обмороженные с ночи.
Что он сделал? / Кто он/ и откуда?
Почему/ ему/ такая почесть?
Слово за́ словом/ из памяти таская,
не скажу/ ни одному―/ на место сядь.
Как бедна/ у мира/ сло́ва мастерская!
Подходящее/ откуда взять?
У нас/ семь дней,
у нас/ часов ― двенадцать.
Не прожить/ себя длинней.
Смерть/ не умеет извиняться.
Если ж/ с часами плохо,
мала/ календарная мера,
мы говорим―/ «эпоха»,
мы говорим―/ «эра».
Мы/ спим/ ночь.
Днем/ совершаем поступки.
Любим/ свою толочь
воду/ в своей ступке.
А если/ за всех смог
направлять/ потоки явлений,
мы говорим―/ «пророк»,
мы говорим―/ «гений».
У нас/ претензий нет, ―
не зовут―/ мы и не лезем;
нравимся/ своей жене,
и то/ довольны доне́льзя.
Если ж,/ телом и духом слит,
прет/ на нас непохожий,
шпилим―/ «царственный вид»,
удивляемся―/ «дар божий».
Скажут так,―/ и вышло/ ни умно, ни глупо.
Повисят слова/ и уплывут, как ды́мы.
Ничего/ не выколупишь/ из таких скорлупок.
Ни рукам/ ни голове не ощутимы.
Как же/ Ленина/ таким аршином мерить!
Ведь глазами/ видел/ каждый всяк ―
«эра» эта/ проходила в двери,
даже/ головой/ не задевая о косяк.
Неужели/ про Ленина тоже:
«вождь/ милостью божьей»?
Если б/ был он/ царствен и божествен,
я б/ от ярости/ себя не поберег,
я бы/ стал бы/ 0в перекоре шествий,
поклонениям/ и толпам поперек.
Я б/ нашел/ слова/ проклятья громоустого,
и пока/ растоптан/ я/ 0и выкрик мой,
я бросал бы/ в небо/ богохульства,
по Кремлю бы/ бомбами/ метал:/ долой!
Но тверды/ шаги Дзержинского/ у гроба.
Нынче бы/ могла/ с постов сойти Чека.
Сквозь мильоны глаз,/ и у меня/ сквозь оба,
лишь сосульки слез,/ примерзшие/ к щекам.
Богу/ почести казенные/ не новость.
Нет! / Сегодня/ настоящей болью/ сердце холодей.
Мы/ хороним/ самого земного
изо всех/ прошедших/ по земле людей.
Он земной,/ но не из тех,/ кто глазом
упирается/ в свое корыто.
Землю/ всю/ 0охватывая разом,
видел/ то,/ что временем закрыто.
Он, как вы/ и я,/ совсем такой же,
только,/ может быть,/ у самых глаз
мысли/ больше нашего/ морщинят кожей,
да насмешливей/ и тверже губы,/ чем у нас.
Не сатрапья твердость,/ триумфаторской коляской
мнущая/ тебя,/ 0подергивая вожжи.
Он/ к товарищу/ милел/ людскою лаской.
Он/ к врагу/ вставал/ железа тверже.
Знал он/ слабости,/ знакомые у нас,
как и мы,/ перемогал болезни.
Скажем,/ мне бильярд―/ отращиваю глаз,
шахматы ему―/ они вождям/ полезней.
И от шахмат/ перейдя/ к врагу натурой,
в люди/ выведя/ вчерашних пешек строй,
становил/ рабочей ― человечьей диктатурой
над тюремной/ капиталовой турой.
И ему/ и нам/ одно и то же дорого.
Отчего ж,/ стоящий/ от него поодаль,
я бы/ жизнь свою,/ глупея от восторга,
за одно б/ его дыханье/ о́тдал?!
Да не я один! / Да что я/ лучше, что ли?!
Даже не позвать,/ раскрыть бы только рот ―
кто из вас/ из сел,/ из кожи вон,/ из штолен
не шагнет вперед?!
В качке―/ будто бы хватил/ вина и горя лишку ―
инстинктивно/ хоронюсь/ трамвайной сети.
Кто/ сейчас/ 0оплакал бы/ мою смертишку
в трауре/ вот этой/ безграничной смерти!
Со знаменами идут,/ и так. / Похоже ―
стала/ вновь/ 0Россия кочевой.
И Колонный зал/ дрожит,/ насквозь прохожен.
Почему? / Зачем/ и отчего?
Телеграф/ охрип/ от траурного гуда.
Слезы снега/ с флажьих/ покрасневших век.
Что он сделал,/ кто он/ и откуда ―
этот/ самый человечный человек?
Коротка/ и до последних мгновений
нам/ известна/ жизнь Ульянова.
Но долгую жизнь/ товарища Ленина
надо писать/ и описывать заново.
Далеко давным,/ годов за двести,
первые/ про Ленина/ восходят вести.
Слышите―/ железный/ и луженый,
прорезая/ древние века, ―
голос/ прадеда/ Бромлея и Гужона ―
первого паровика?
Капитал/ его величество,/ некоронованный,/ невенчанный,
объявляет/ покоренной/ силу деревенщины.
Город грабил,/ греб,/ грабастал,
глыбил/ пуза касс,
а у станков/ худой и горбастый
встал/ рабочий класс.
И уже/ грозил,/ взвивая трубы за́ небо: ―
Нами/ к золоту/ пути мости́те.
Мы родим,/ пошлем,/ придет когда-нибудь
человек,/ борец,/ каратель,/ мститель! ―
И уже/ смешались/ облака и дымы,
будто/ рядовые/ одного полка.
Небеса/ становятся двойными,
дымы/ забивают облака.
Товары/ растут,/ меж нищими высясь.
Директор,/ лысый черт,
пощелкал счетами,/ буркнул:/ «кризис!»
и вывесил слово/ «расчет».
Кра́пило/ сласти/ мушиное се́ево,
хлеба́/ зерном/ в элеваторах портятся,
а под витринами/ всех Елисеевых,
живот подведя,/ плелась безработица.
И бурчало/ у трущоб в утробе,
покрывая/ детвориный плачик: ―
Под работу,/ под винтовку ль,/ на́―/ ладони обе!
Приходи,/ заступник/ и расплатчик! ―
Эй,/ верблюд,/ открыватель колоний!
Эй,/ колонны стальных кораблей!
Марш/ в пустыни/ огня раскаленней!
Пеньте пену/ бумаги белей!
Начинают/ черным лата́ться
оазисы/ пальмовых нег.
Вон/ среди/ золотистых плантаций
засеченный/ вымычал негр: ―
У-у-у-у-у,/ у-у-у! / Нил мой, Нил!
Приплещи/ и выплещи/ черные дни!
Чтоб чернее были,/ чем я во сне,
и пожар чтоб/ крови вот этой красней.
Чтоб во всем этом кофе,/ враз вскипелом,
вариться пузатым―/ черным и белым.
Каждый/ добытый/ слоновий клык ―
тык его в мясо,/ в сердце тык.
Хоть для правнуков,/ не зря чтоб/ кровью литься,
выплыви,/ заступник солнцелицый.
Я кончаюсь,―/ бог смертей/ пришел и поманил.
Помни/ это заклинанье,/ Нил,/ мой Нил! ―
В снегах России,/ в бреду Патагонии
расставило/ время/ станки потогонные.
У Ива́нова уже/ у Вознесенска/ каменные туши
будоражат/ выкрики частушек:
«Эх, завод ты мой, завод,
желтоглазина.
Время нового зовет
Стеньку Разина».
Внуки/ спросят:/ ― Что такое капиталист? ―
Как дети/ теперь:/ ― Что это/ г-о-р-о-д-о-в-о-й?.. ―
Для внуков/ пишу/ в один лист
капитализма/ портрет родовой.
Капитализм/ в молодые года
был ничего,/ деловой парнишка:
первый работал―/ не боялся тогда,
что у него/ от работ/ засалится манишка.
Трико феодальное/ ему тесно́!
Лез/ не хуже,/ чем нынче лезут.
Капитализм/ революциями/ своей весной
расцвел/ и даже/ подпевал «Марсельезу».
Машину/ он/ задумал и выдумал.
Люди,/ и те ― ей!
Он/ по вселенной/ видимо-невидимо
рабочих расплодил/ детей.
Он враз/ и царства/ и графства сжевал
с коронами их/ и с орлами.
Встучнел,/ как библейская корова/ или вол,
облизывается. / Язык ― парламент.
С годами/ ослабла/ мускулов сталь,
он раздобрел/ и распух,
такой же/ с течением времени/ стал,
как и его гроссбух.
Дворец возвел―/ не увидишь такого!
Художник/ ― не один! ―/ по стенам поерзал.
Пол ампиристый,/ потолок рококо́вый,
стенки―/ Людовика XIV [четырнадцатого],/ Каторза.
Вокруг,/ с лицом,/ что равно годится
быть и лицом/ и ягодицей,
задолицая/ полиция.
И краске/ и песне/ душа глуха,
как корове/ цветы/ среди луга.
Этика, эстетика/ и прочая чепуха ―
просто―/ его/ женская прислуга.
Его/ и рай/ и преисподняя ―
распродает/ старухам
дырки/ от гвоздей/ креста господня
и перо/ хвоста/ святого духа.
Наконец,/ и он/ перерос себя,
за него/ работает раб.
Лишь наживая,/ жря/ и спя,
капитализм разбух/ и обдряб.
Обдряб/ и лег/ у истории на пути
в мир,/ как в свою кровать.
Его не объехать,/ не обойти,
единственный выход―/ взорвать!
Знаю,/ лирик/ скривится горько,
критик/ ринется/ хлыстиком выстегать: ―
А где ж душа?! / Да это ж―/ риторика!
Поэзия где ж? / Одна публицистика!! ―
Капитализм―/ неизящное слово,
куда изящней звучит―/ «соловей»,
но я/ возвращусь к нему/ снова и снова.
Строку/ агитаторским лозунгом взвей.
Я буду писать/ и про то/ и про это,
но нынче/ не время/ любовных ляс.
Я/ всю свою/ звонкую силу поэта
тебе отдаю,/ атакующий класс.
Пролетариат―/ неуклюже и узко
тому,/ кому/ коммунизм ― западня.
Для нас/ это слово―/ могучая музыка,
могущая/ мертвых/ сражаться поднять.
Этажи/ уже/ заежились, дрожа,
клич подвалов/ подымается по этажам: ―
Мы прорвемся/ небесам/ в распахнутую синь.
Мы пройдем/ сквозь каменный колодец.
Будет. / С этих нар/ рабочий сын ―
пролетариатоводец. ―
Им/ уже/ земного шара мало.
И рукой,/ отяжелевшей/ от колец,
тянется/ упитанная/ туша капитала
ухватить/ чужой горле́ц.
Идут,/ железом/ клацая и лацкая.
― Убивайте! / Двум буржуям тесно! ―
Каждое село―/ могила братская,
города́―/ завод протезный.
Кончилось―/ столы/ накрыли чайные.
Пирогом/ победа на столе.
― Слушайте/ могил чревовещание,
кастаньеты костылей!
Снова/ нас/ увидите/ в военной яви.
Эту/ время/ не простит вину.
Он расплещется,/ придет он/ и объявит
вам/ и вашинской войне/ войну! ―
Вырастают/ на земле/ слезы озера,
слишком/ непролазны/ крови топи.
И клонились/ одиночки фантазеры
над решением/ немыслимых утопий.
Голову/ об жизнь/ разбили филантропы.
Разве/ путь милльонам―/ филантропов тропы?
И уже/ бессилен/ сам капиталист,
так/ его/ машина размахалась, ―
строй его/ несет,/ как пожелтелый лист,
кризисов/ и забастовок ха́ос.
― В чей карман/ стекаем/ золотою лавой?
С кем идти/ и на кого пенять? ―
Класс милльоноглавый
напрягает глаз―/ себя понять.
Время/ часы/ капитала/ кра́ло,
побивая/ прожекторов яркость.
Время/ родило/ брата Карла ―
старший/ ленинский брат/ Маркс.
Маркс! / Встает глазам/ седин портретных рама.
Как же/ жизнь его/ от представлений далека!
Люди/ видят/ замурованного в мрамор,
гипсом/ холодеющего старика.
Но когда/ революцьонной тропкой
первый/ делали/ рабочие/ шажок,
о, какой/ невероятной топкой
сердце Маркс/ и мысль свою зажег!
Будто сам/ в заводе каждом/ стоя сто́ймя,
будто/ каждый труд/ размозоливая лично,
грабящих/ прибавочную стоимость
за руку/ поймал с поличным.
Где дрожали тельцем,/ не вздымая глаз свой
даже/ до пупа/ биржевика-дельца,
Маркс/ повел/ разить/ войною классовой
золотого/ до быка/ доросшего тельца́.
Нам казалось―/ в коммунизмовы затоны
только/ волны случая/ закинут/ нас/ юля́.
Маркс/ раскрыл/ истории законы,
пролетариат/ поставил у руля.
Книги Маркса/ не набора гранки,
не сухие/ цифр столбцы ―
Маркс/ рабочего/ поставил на́ ноги
и повел/ колоннами/ стройнее цифр.
Вел/ и говорил:―/ сражаясь лягте,
дело―/ корректура/ выкладкам ума.
Он придет,/ придет/ великий практик,
поведет/ полями битв,/ а не бумаг! ―
Жерновами дум/ последнее меля́
и рукой/ дописывая/ восковой,
знаю,/ Марксу/ виделось/ видение Кремля
и коммуны/ флаг/ над красною Москвой.
Назревали,/ зрели дни,/ как дыни,
пролетариат/ взрослел/ и вырос из ребят.
Капиталовы/ отвесные твердыни
валом размывают/ и дробят.
У каких-нибудь/ годов/ на расстоянии
сколько гроз/ гудит/ от нарастаний.
Завершается/ восстанием/ гнева нарастание,
нарастают/ революции/ за вспышками восстаний.
Крут/ буржуев/ озверевший норов.
Тьерами растерзанные,/ воя и стеная,
тени прадедов,/ парижских коммунаров,
и сейчас/ вопят/ парижскою стеною: ―
Слушайте, товарищи! / Смотрите, братья!
Горе одиночкам―/ выучьтесь на нас!
Сообща взрывайте! / Бейте партией!
Кулаком/ одним/ собрав/ рабочий класс. ―
Скажут:/ «Мы вожди»,/ а сами―/ шаркунами?
За речами/ шкуру/ распознать умей!
Будет вождь/ такой,/ что мелочами с нами ―
хлеба проще,/ рельс прямей.
Смесью классов,/ вер,/ сословий/ и наречий
на рублях колес/ землища двигалась.
Капитал/ ежом противоречий
рос во-всю/ и креп,/ штыками иглясь.
Коммунизма/ призрак/ по Европе рыскал,
уходил/ и вновь/ маячил в отдаленьи…
По всему поэтому/ в глуши Симбирска
родился/ обыкновенный мальчик/ Ленин.
Я знал рабочего. / Он был безграмотный.
Не разжевал/ даже азбуки соль.
Но он слышал,/ как говорил Ленин,
и он/ знал ― все.
Я слышал/ рассказ/ крестьянина-сибирца.
Отобрали,/ отстояли винтовками/ и раем/ разделали селеньице.
Они не читали/ и не слышали Ленина,
но это/ были ленинцы.
Я видел горы―/ на них/ и куст не рос.
Только/ тучи/ на скалы/ упали ничком.
И на сто верст/ у единственного горца
лохмотья/ сияли/ ленинским значком.
Скажут―/ это/ о булавках а́хи.
Барышни их/ вкалывают/ из кокетливых причуд.
Не булавка вколота―/ значком/ прожгло рубахи
сердце,/ полное/ любовью к Ильичу.
Этого/ не объяснишь/ церковными славянскими/ крюками,
и не бог/ ему/ велел―/ избранник будь!
Шагом человеческим,/ рабочими руками,
собственною головой/ прошел он/ этот путь.
Сверху/ взгляд/ на Россию брось ―
рассинелась речками,/ словно
разгулялась/ тысяча розг,
словно/ плетью исполосована.
Но синей,/ чем вода весной,
синяки/ Руси крепостной.
Ты/ с боков/ на Россию глянь ―
и куда/ глаза ни кинь,
упираются/ небу в склянь
горы,/ каторги/ и рудники.
Но и каторг/ больнее была
у фабричных станков/ кабала.
Были страны/ богатые более,
красивее видал/ и умней.
Но земли/ с еще большей болью
не довиделось/ видеть/ мне.
Да, не каждый/ удар/ сотрешь со щеки.
Крик крепчал:/ ― Подымайтесь/ за землю и волю вы! ―
И берутся/ бунтовщики —
одиночки/ за бомбу/ и за рево́львер.
Хорошо/ в царя/ вогнать обойму!
Ну, а если/ только пыль/ взметнешь у колеса?!
Подготовщиком/ цареубийства/ пойман
брат Ульянова,/ народоволец/ Александр.
Одного убьешь―/ другой/ во весь свой пыл
пытками/ ушедших/ переплюнуть тужится.
И Ульянов/ Александр/ повешен был
тысячным из шлиссельбуржцев.
И тогда/ сказал/ Ильич семнадцатигодовый ―
это слово/ крепче клятв/ солдатом поднятой руки: ―
Брат,/ мы здесь/ тебя сменить готовы,
победим,/ но мы/ пойдем путем другим! ―
Оглядите памятники―/ видите/ героев род вы?
Станет Гоголем,/ а ты/ венком его величь.
Не такой―/ чернорабочий,/ ежедневный подвиг
на́ плечи себе/ взвалил Ильич.
Он вместе,/ учит в кузничной пасти,
как быть,/ чтоб зарплата/ взросла пятаком.
Что делать,/ если/ дерется мастер.
Как быть,/ чтоб хозяин/ поил кипятком.
Но не мелочь/ целью в конце:
победив,/ не стой так
над одной/ сметенной лужею.
Социализм ― цель.
Капитализм ― враг.
Не веник―/ винтовка оружие.
Тысячи раз/ одно и то же
он вбивает/ в тугой слух,
а назавтра/ друг в друга вложит
руки/ понявших двух.
Вчера ― четыре,/ сегодня ― четыреста.
Таимся,/ а завтра/ в открытую встанем,
и эти/ четыреста/ в тысячи вырастут.
Трудящихся мира/ подымем восстанием.
Мы уже/ не тише вод,/ травинок ниже ―
гнев/ трудящихся/ густится в туче.
Режет/ молниями/ Ильичевых книжек.
Сыпет/ градом/ прокламаций и летучек.
Бился/ об Ленина/ темный класс,
тек/ от него/ в просветленьи,
и, обданный/ силой/ и мыслями масс,
с классом/ рос/ Ленин.
И уже/ превращается в быль
то,/ в чем юношей/ Ленин кля́лся: ―
Мы/ не одиночки,/ мы―/ союз борьбы
за освобождение/ рабочего класса. ―
Ленинизм идет/ все далее/ и более
вширь/ учениками/ Ильичевой выверки.
Кровью/ вписан/ героизм подполья
в пыль/ и в слякоть/ бесконечной Володимирки.
Нынче/ нами/ шар земной заверчен.
Даже/ мы,/ в кремлевских креслах если, ―
скольким/ вдруг/ из-за декретов Нерчинск
кандалами/ раззвенится в кресле!
Вам/ опять/ напомню птичий путь я.
За волчком―/ трамваев/ электрическая рысь.
Кто/ из вас/ решетчатые прутья
не царапал/ и не грыз?!
Лоб/ разбей/ о камень стенки тесной ―
за тобою/ смыли камеру/ и замели.
«Служил ты недолго, но честно
на благо родимой земли».
Полюбилась Ленину/ в какой из ссылок
этой песни/ траурная сила?
Говорили―/ мужичок/ своей пойдет дорогой,
заведет/ социализм/ бесхитростен и прост.
Нет,/ и Русь/ от труб/ становится сторо́гой.
Город/ дымной бородой оброс.
Не попросят в рай―/ пожалуйста,/ войдите ―
через труп буржуазии/ коммунизма шаг.
Ста крестьянским миллионам/ пролетариат водитель.
Ленин―/ пролетариев вожак.
Понаобещает либерал/ или эсерик прыткий,
сам охочий до рабочих шей, ―
Ленин/ фразочки/ с него/ пооборвет до нитки,
чтоб из книг/ сиял/ в дворянском нагише.
И нам/ уже/ не разговорцы досужие,
что-де свобода,/ что люди братья, ―
мы/ в марксовом всеоружии
одна/ на мир/ большевистская партия.
Америку/ пересекаешь/ в экспрессном купе,
идешь Чухломой―/ тебе
в глаза/ вонзается теперь/ РКП [эркапэ]
и в скобках/ маленькое «б» [бэ].
Теперь/ на Марсов/ охотится Пулково,
перебирая/ небесный ларчик.
Но миру/ эта/ строчная буква
в сто крат красней,/ грандиозней/ и ярче.
Слова/ у нас/ до важного самого
в привычку входят,/ ветшают, как платье.
Хочу/ сиять заставить заново
величественнейшее слово/ «ПАРТИЯ».
Единица! / Кому она нужна?!
Голос единицы/ тоньше писка.
Кто ее услышит? ―/ Разве жена!
И то/ если не на базаре,/ а близко.
Партия―/ это/ единый ураган,
из голосов спрессованный/ тихих и тонких,
от него/ лопаются/ укрепления врага,
как в канонаду/ от пушек/ перепонки.
Плохо человеку,/ когда он один.
Горе одному,/ один не воин ―
каждый дюжий/ ему господин,
и даже слабые,/ если двое.
А если/ в партию/ сгру́дились малые ―
сдайся, враг,/ замри/ и ляг!
Партия―/ рука милльонопалая,
сжатая/ в один/ громящий кулак.
Единица ― вздор,/ единица ― ноль,
один―/ даже если/ очень важный ―
не подымет/ простое/ пятивершковое бревно,
тем более/ дом пятиэтажный.
Партия―/ это/ миллионов плечи,
друг к другу/ прижатые туго.
Партией/ стройки/ в небо взмечем,
держа/ и вздымая друг друга.
Партия―/ спинной хребет рабочего класса.
Партия―/ бессмертие нашего дела.
Партия ― единственное,/ что мне не изменит.
Сегодня приказчик,/ а завтра/ царства стираю в карте я.
Мозг класса,/ дело класса,/ сила класса,/ слава класса―/ вот что такое партия.
Партия и Ленин―/ близнецы-братья ―
кто более/ матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин,/ подразумеваем―/ партия,
мы говорим/ партия,/ подразумеваем―/ Ленин.
Еще/ горой/ коронованные гла́вы,
и буржуи/ чернеют/ как вороны в зиме,
но уже/ горение/ рабочей лавы
по кратеру партии/ рвется из-под земель.
Девятое января. / Конец гапонщины.
Падаем,/ царским свинцом косимы.
Бредня/ о милости царской/ прикончена
с бойней Мукденской,/ с треском Цусимы.
Довольно! / Не верим/ разговорам посторонним!
Сами/ с оружием/ встали пресненцы.
Казалось―/ сейчас/ покончим с троном,
за ним/ и буржуево/ кресло треснется.
Ильич уже здесь. / Он изо дня на́ день
проводит/ с рабочими/ пятый год.
Он рядом/ на каждой стоит баррикаде,
ведет/ всего восстания ход.
Но скоро/ прошла/ лукавая вестийка ―
«свобода». / Бантики люди надели,
царь/ на балкон/ выходил с манифестиком.
А после/ «свободной»/ медовой недели
речи,/ банты/ и пения плавные
пушечный рев/ покрывает басом:
по крови рабочей/ пустился в плавание
царев адмирал,/ каратель Дубасов.
Плюнем в лицо/ той белой слякоти,
сюсюкающей/ о зверствах Чека́!
Смотрите,/ как здесь,/ связавши за́ локти,
рабочих на́смерть/ секли по щекам.
Зверела реакция. / Интеллигентчики
ушли от всего/ и все изгадили.
Заперлись дома,/ достали свечки,
ладан курят―/ богоискатели.
Сам заскулил/ товарищ Плеханов: ―
Ваша вина,/ запутали, братцы!
Вот и пустили/ крови лохани!
Нечего/ зря/ за оружье браться. ―
Ленин/ в этот скулеж недужный
врезал голос/ бодрый и зычный: ―
Нет,/ за оружие/ браться нужно,
только более/ решительно и энергично.
Новых восстаний вижу день я.
Снова подымется/ рабочий класс.
Не защита―/ нападение
стать должно/ лозунгом масс. ―
И этот год/ в кровавой пене
и эти раны/ в рабочем стане
покажутся/ школой/ первой ступени
в грозе и буре/ грядущих восстаний.
И Ленин/ снова/ в своем изгнании
готовит/ нас/ перед новой битвой.
Он учит/ и сам вбирает знание,
он партию/ вновь/ собирает разбитую.
Смотри―/ забастовки/ вздымают год,
еще―/ и к восстанию сумеешь сдвинуться ты.
Но вот
из лет/ подымается/ страшный четырнадцатый,
Так пишут―/ солдат-де/ раскурит трубку,
балакать пойдет/ о походах древних,
но эту/ всемирнейшую мясорубку
к какой приравнять/ к Полтаве,/ к Плевне?!
Империализм/ во всем оголении ―
живот наружу,/ с вставными зубами,
и море крови/ ему по колени ―
сжирает страны,/ вздымая штыками.
Вокруг него/ его подхалимы ―
патриоты―/ приспособились Вовы ―
пишут,/ руки предавшие вымыв: ―
Рабочий,/ дерись/ до последней крови! ―
Земля―/ горой/ железного лома,
а в ней/ человечья/ рвань и рваль,
Среди/ всего сумасшедшего дома
трезвый/ встал/ один Циммервальд.
Отсюда/ Ленин/ с горсточкой товарищей
встал над миром/ и поднял над
мысли/ ярче/ всякого пожарища,
голос/ громче/ всех канонад.
Оттуда―/ милльоны/ канонадою в уши,
стотысячесабельной/ конницы бег,
отсюда,/ против/ и сабель и пушек, ―
скуластый/ и лысый/ один человек.
― Солдаты! / Буржуи,/ предав и про́дав,
к туркам шлют,/ за Верден,/ на Двину.
Довольно! / Превратим/ войну народов
в гражданскую войну!
Довольно/ разгромов,/ смертей и ран,
у наций/ нет/ никакой вины.
Против/ буржуазии всех стран
подымем/ знамя/ гражданской войны! ―
Думалось:/ сразу/ пушка-печка
чихнет огнем/ и сдунет гнилью,
потом поди,/ ищи человечка,
поди,/ вспоминай его фамилию.
Глоткой орудий,/ шипевших и вывших,
друг другу/ страны/ орут―/ на колени!
Додрались,/ и вот/ никаких победивших ―
один победил/ товарищ Ленин.
Империализма прорва!
Мы/ истощили/ терпенье ангельское.
Ты/ восставшею/ Россией прорвана
от Тавриза/ и до Архангельска.
Империя―/ это тебе не ку́ра!
Клювастый орел/ с двухглавою властью.
А мы,/ как докуренный окурок,
просто/ сплюнули/ их династью.
Огромный,/ покрытый кровавою ржою,
народ,/ голодный и голоштанный,
к Советам пойдет/ или будет/ буржую
таскать,/ как и встарь,/ из огня каштаны?
― Народ/ разорвал/ оковы царьи,
Россия в буре,/ Россия в грозе, ―
читал/ Владимир Ильич/ в Швейцарии,
дрожа,/ волнуясь/ над кипой газет.
Но что/ по газетным узнаешь клочьям?
На аэроплане/ прорваться б ввысь,
туда,/ на помощь/ к восставшим рабочим, ―
одно желанье,/ единая мысль.
Поехал,/ покорный партийной воле,
в немецком вагоне,/ немецкая пломба.
О, если бы/ знал/ тогда Гогенцоллерн,
что Ленин/ и в их монархию бомба!
Питерцы/ все еще/ всем на радость
лобзались,/ скакали детишками малыми,
но в красной ленточке,/ слегка припарадясь,
Невский/ уже/ кишел генералами.
За шагом шаг―/ и дойдут до точки,
дойдут/ и до полицейского свиста.
Уже/ начинают/ казать коготочки
буржуи/ из лапок своих пушистых.
Сначала мелочь―/ вроде малько́в.
Потом повзрослее―/ от шпротов до килечек.
Потом Дарданельский,/ в девичестве Милюков,
за ним/ с коронацией/ прет Михаильчик.
Премьер/ не власть―/ вышивание гладью!
Это/ тебе/ не грубый нарком.
Прямо девушка―/ иди и гладь ее!
Истерики закатывает,/ поет тенорком.
Еще/ не попало/ нам/ и росинки
от этих самых/ февральских свобод,
а у оборонцев―/ уже хворостинки ―
«марш, марш на фронт,/ рабочий народ».
И в довершение/ пейзажа славненького,
нас предававшие/ и до/ и пото́м,
вокруг/ сторожами/ эсеры да Савинковы,
меньшевики―/ ученым котом.
И в город,/ уже/ заплывающий салом,
вдруг оттуда,/ из-за Невы,
с Финляндского вокзала
по Выборгской/ загрохотал броневик.
И снова/ ветер/ свежий, крепкий
валы/ революции/ поднял в пене.
Литейный/ залили/ блузы и кепки.
«Ленин с нами! / Да здравствует Ленин!»
― Товарищи! ―/ и над головами/ первых сотен
вперед/ ведущую/ руку выставил. ―
― Сбросим/ эсдечества/ обветшавшие лохмотья.
Долой/ власть/ соглашателей и капиталистов!
Мы―/ голос/ воли низа,
рабочего низа/ всего света.
Да здравствует/ партия,/ строящая коммунизм,
да здравствует/ восстание/ за власть Советов! ―
Впервые/ перед толпой обалделой
здесь же,/ перед тобою,/ близ,
встало,/ как простое/ делаемое дело,
недосягаемое слово―/ «социализм».
Здесь же,/ из-за заводов гудящих,
сияя горизонтом/ во весь свод,
встала/ завтрашняя/ коммуна трудящихся ―
без буржуев,/ без пролетариев,/ без рабов и господ.
На толщь/ окрутивших/ соглашательских веревок
слова Ильича/ ударами топора.
И речь/ прерывало/ обвалами рева:
«Правильно, Ленин! / Верно! / Пора!»
Дом/ Кшесинской,/ за дрыгоножество
подаренный,/ нынче―/ рабочая блузница.
Сюда течет/ фабричное множество,
здесь/ закаляется/ в ленинской кузнице.
«Ешь ананасы,/ рябчиков жуй,
день твой последний/ приходит, буржуй».
Уж лезет/ к сидящим/ в хозяйском стуле ―
как живете/ да что жуете?
Примериваясь,/ в июле
за горло потрогали/ и за животик.
Буржуевы зубья/ ощерились разом.
― Раб взбунтовался! / Плетями,/ да в кровь его! ―
И ручку/ Керенского/ водят приказом ―
на мушку Ленина! / В Кресты Зиновьева!
И партия/ снова/ ушла в подполье.
Ильич на Разливе,/ Ильич в Финляндии.
Но ни чердак,/ ни шалаш,/ ни поле
вождя/ не дадут/ озверелой банде их.
Ленина не видно,/ но он близ.
По тому,/ работа движется как,
видна/ направляющая/ ленинская мысль,
видна/ ведущая/ ленинская рука.
Словам Ильичевым―/ лучшая почва:
падают,/ сейчас же/ дело растя,
и рядом/ уже/ с плечом рабочего ―
плечи/ милльонов крестьян.
И когда/ осталось/ на баррикады выйти,
день/ наметив/ в ряду недель,
Ленин/ сам/ явился в Питер: ―
Товарищи,/ довольно тянуть канитель!
Гнет капитала,/ голод-уродина,
войн бандитизм,/ интервенция во́рья ―
будет! ―/ покажутся/ белее родинок
на теле бабушки,/ древней истории. ―
И оттуда,/ на дни/ оглядываясь эти,
голову/ Ленина/ взвидишь сперва.
Это/ от рабства/ десяти тысячелетий
к векам/ коммуны/ сияющий перевал.
Пройдут/ года/ сегодняшних тягот,
летом коммуны/ согреет лета́,
и счастье/ сластью/ огромных ягод
дозреет/ на красных/ октябрьских цветах.
И тогда/ у читающих/ ленинские веления,
пожелтевших/ декретов/ перебирая листки,
выступят/ слезы,/ выведенные из употребления,
и кровь/ волнением/ ударит в виски.
Когда я/ итожу/ то, что про́жил,
и роюсь в днях―/ ярчайший где,
я вспоминаю/ одно и то же ―
двадцать пятое,/ первый день.
Штыками/ тычется/ чирканье молний,
матросы/ в бомбы/ играют, как в мячики.
От гуда/ дрожит/ взбудораженный Смольный.
В патронных лентах/ внизу пулеметчики.
― Вас/ вызывает/ товарищ Сталин.
Направо/ третья,/ он/ там. ―
― Товарищи,/ не останавливаться! / Чего стали?
В броневики/ и на почтамт! ―
― По приказу/ товарища Троцкого! ―
― Есть! ―/ повернулся/ и скрылся скоро,
и только/ на ленте/ у флотского
под лампой/ блеснуло―/ «Аврора».
Кто мчит с приказом,/ кто в куче спорящих,
кто щелкал/ затвором/ на левом колене.
Сюда/ с того конца коридорища
бочком/ пошел/ незаметный Ленин.
Уже/ Ильичем/ поведенные в битвы,
еще/ не зная/ его по портретам,
толкались,/ орали,/ острее бритвы
солдаты друг друга/ крыли при этом.
И в этой желанной/ железной буре
Ильич,/ как будто/ даже заспанный,
шагал,/ становился/ и глаз, сощуря,
вонзал,/ заложивши/ руки за́ спину.
В какого-то парня/ в обмотках,/ лохматого,
уставил/ без промаха бьющий глаз,
как будто/ сердце/ с-под слов выматывал,
как будто/ душу/ тащил из-под фраз.
И знал я,/ что все/ раскрыто и понято
и этим/ глазом/ наверное выловится ―
и крик крестьянский,/ и вопли фронта,
и воля нобельца,/ и воля путиловца.
Он/ в черепе/ сотней губерний ворочал,
людей/ носил/ до милльярдов полутора.
Он/ взвешивал/ мир/ в течение ночи,
а утром: ―
Всем! / Всем! / Всем это ―
фронтам,/ кровью пьяным,
рабам/ всякого рода,
в рабство/ богатым отданным. ―
Власть Советам!
Земля крестьянам!
Мир народам!
Хлеб голодным! ―
Буржуи/ прочли/ ― погодите,/ выловим. ―
животики пятят/ доводом веским ―
ужо им покажут/ Духонин с Корниловым,
покажут ужо им/ Гучков с Кере́нским.
Но фронт/ без боя/ слова эти взяли ―
деревня/ и город/ декретами за́лит,
и даже/ безграмотным/ сердце прожег.
Мы знаем,/ не нам,/ а им показали,
какое такое бывает/ «ужо».
Переходило/ от близких к ближним,
от ближних/ дальним взрывало сердца:
«Мир хижинам,
война,/ война,/ война дворцам!»
Дрались/ в любом заводе и цехе,
горохом/ из городов вытряхали,/ а сзади
шаганье октябрьское/ метило вехи
пылающих/ дворянских усадеб.
Земля―/ подстилка под ихними порками,
и вдруг/ ее,/ как хлебища в узел,
со всеми ручьями ее/ и пригорками
крестьянин взял/ и зажал, закорузел.
В очках/ манжетщики,/ злобой похаркав,
ползли туда,/ где царство да графство.
Дорожка скатертью! / Мы и кухарку
каждую/ выучим/ управлять государством!
Мы жили/ пока/ производством ротаций.
С окопов/ летело/ в немецкие уши: ―
Пора кончать! / Выходите брататься! ―
И фронт/ расползался/ в улитки теплушек.
Такую ли/ течь/ загородите горстью?
Казалось―/ наша лодчонка кренится ―
Вильгельмов сапог,/ Николаева шпористей,
сотрет/ Советской страны границы.
Пошли эсеры/ в плащах распашонкой,
ловили бегущих/ в свое словоблудьище,
тащили/ по-рыцарски/ глупой шпажонкой
красиво/ сразить/ броневые чудища!
Ильич/ петушившимся/ крикнул:/ ― Ни с места!
Пусть партия/ взвалит/ и это бремя.
Возьмем/ передышку похабного Бреста.
Потеря ― пространство,/ выигрыш ― время. ―
Чтоб не передо́хнуть/ нам/ в передышку,
чтоб знал―/ запомнят уда́ры мои,
себя/ не муштровкой―/ сознанием вышколи,
стройся/ рядами/ Красной Армии.
Историки/ с гидрой плакаты выдерут ―
чи эта гидра была,/ чи нет? ―
а мы/ знавали/ вот эту гидру
в ее/ натуральной величине.
«Мы смело в бой пойдем
за власть Советов
и как один умрем
в борьбе за это!»
Деникин идет. / Деникина выкинут,
обрушенный пушкой/ подымут очаг.
Тут Врангель вам―/ на смену Деникину.
Барона уронят―/ уже Колчак.
Мы жрали кору,/ ночевка ― болотце,
но шли/ миллионами красных звезд,
и в каждом – Ильич,/ и о каждом заботится
на фронте/ в одиннадцать тысяч верст.
Одиннадцать тысяч верст/ окружность,
а сколько/ вдоль да поперек!
Ведь каждый дом/ атаковывать нужно,
каждый/ врага/ в подворотнях берег.
Эсер с монархистом/ шпионят бессонно ―
где жалят змеей,/ где рубят с плеча.
Ты знаешь/ путь/ на завод Михельсона?
Найдешь/ по крови/ из ран Ильича.
Эсеры/ целят/ не очень верно ―
другим концом/ да себя же/ в бровь.
Но бомб страшнее/ и пуль револьве́рных
осада голода,/ осада тифо́в.
Смотрите―/ кружат/ над крошками мушки,
сытней им,/ чем нам/ в осьмнадцатом году, ―
простаивали/ из-за осьмушки
сутки/ в улице/ на холоду.
Хотите сажайте,/ хотите травите ―
завод за картошку―/ кому он не жалок!
И десятикорпусный/ судостроитель
пыхтел/ и визжал/ из-за зажигалок.
А у кулаков/ и масло и пышки.
Расчет кулаков/ простой и верненький ―
запрячь хлеба́/ да зарой в кубышки
николаевки
да ке́ренки.
Мы знаем―/ голод/ сметает начисто,
тут нужен зажим,/ а не ласковость воска,
и Ленин/ встает/ сражаться с кулачеством
и продотрядами/ и продразверсткой.
Разве/ в этакое время/ слово «демократ»
набредет/ какой головке дурьей?!
Если бить,/ так чтоб под ним/ панель была мокра:
ключ побед―/ в железной диктатуре.
Мы победили,/ но мы/ в пробоинах:
машина стала,/ обшивка―/ лохмотья.
Валы обломков! / Лохмотьев обойных!
Идите залейте! / Возьмите и смойте!
Где порт? / Маяки/ поломались в порту,
кренимся,/ мачтами/ волны крестя!
Нас опрокинет―/ на правом борту
в сто миллионов/ груз крестьян.
В восторге враги/ заливаются воя,
но так/ лишь Ильич умел и мог ―
он вдруг/ повернул/ колесо рулевое
сразу/ на двадцать румбов вбок.
И сразу тишь,/ дивящая даже;
крестьяне/ подвозят/ к пристани хлеб.
Обычные вывески/ ― купля―/ ― продажа ―
― нэп.
Прищурился Ленин:/ ― Чинитесь пока чего,
аршину учись,/ не научишься―/ плох. ―
Команду/ усталую/ берег покачивал.
Мы к буре привыкли,/ что за подвох?
Залив/ Ильичем/ указан глубокий
и точка/ смычки-причала/ найдена,
и плавно/ в мир,/ строительству в доки,
вошла/ Советских республик громадина.
И Ленин/ сам/ где железо,/ где дерево
носил/ чинить/ пробитое место.
Стальными листами/ вздымал/ и примеривал
кооперативы,/ лавки/ и тресты.
И снова/ становится/ Ленин штурман,
огни по бортам,/ впереди и сзади.
Теперь/ от абордажей и штурма
мы/ перейдем/ к трудовой осаде.
Мы/ отошли,/ рассчитавши точно.
Кто разложился―/ на берег/ за во́рот.
Теперь вперед! / Отступленье окончено.
РКП [эркапэ],/ команду на борт!
Коммуна ― столетия,/ что десять лет для ней?
Вперед―/ и в прошлом/ скроется нэпчик.
Мы двинемся/ во сто раз медленней,
зато/ в миллион/ прочней и крепче.
Вот этой/ мелкобуржуазной стихии
еще/ колышется/ мертвая зыбь,
но, тихие/ тучи/ молнией выев,
уже―/ нарастанье/ всемирной грозы.
Враг/ сменяет/ врага поределого,
но будет―/ над миром/ зажжем небеса ―
но это/ уже/ полезней проделывать,
чем/ об этом писать. ―
Теперь,/ если пьете/ и если едите,
на общий завод ли/ идем/ с обеда,
мы знаем―/ пролетариат ― победитель,
и Ленин―/ организатор победы.
От Коминтерна/ до звонких копеек,
серпом и молотом/ в новой меди,
одна/ неписаная эпопея ―
шагов Ильича/ от победы к победе.
Революции―/ тяжелые вещи,
один не подымешь―/ согнется нога.
Но Ленин/ меж равными/ был первейший
по силе воли,/ ума рычагам.
Подымаются страны/ одна за одной ―
рука Ильича/ указывала верно:
народы―/ черный,/ белый/ и цветной ―
становятся/ под знамя Коминтерна.
Столпов империализма/ непреклонные колонны ―
буржуи/ пяти частей света,
вежливо/ приподымая/ цилиндры и короны,
кланяются/ Ильичевой республике советов.
Нам/ не страшно/ усилие ничье,
мчим/ вперед/ паровозом труда…
и вдруг/ стопудовая весть―/ с Ильичем
удар.
Если бы/ выставить в музее
плачущего большевика,
весь день бы/ в музее/ торчали ротозеи.
Еще бы―/ такое/ не увидишь и в века!
Пятиконечные звезды/ выжигали на наших спинах/ панские воеводы.
Живьем,/ по голову в землю,/ закапывали нас банды/ Мамонтова.
В паровозных топках/ сжигали нас японцы,
рот заливали свинцом и оловом,
отрекитесь! ― ревели,/ но из
горящих глоток/ лишь три слова: ―
Да здравствует коммунизм! ―
Кресло за креслом,/ ряд в ряд
эта сталь,/ железо это
вваливалось/ двадцать второго января
в пятиэтажное здание/ Съезда советов.
Усаживались,/ кидались усмешкою,
решали/ по́ходя/ мелочь дел.
Пора открывать! / Чего они мешкают?
Чего/ президиум,/ как вырубленный, поредел?
Отчего/ глаза/ краснее ложи?
Что с Калининым? / Держится еле.
Несчастье? / Какое? / Быть не может!
А если с ним? / Нет! / Неужели?
Потолок/ на нас/ пошел снижаться вороном.
Опустили головы―/ еще нагни!
Задрожали вдруг/ и стали черными
люстр расплывшихся огни.
Захлебнулся/ колокольчика ненужный щелк.
Превозмог себя/ и встал Калинин.
Слезы не сжуешь/ с усов и щек.
Выдали. / Блестят у бороды на клине.
Мысли смешались,/ голову мнут.
Кровь в виски,/ клокочет в вене: ―
Вчера/ в шесть часов пятьдесят минут
скончался товарищ Ленин! ―
Этот год/ видал,/ чего не взвидят сто.
День/ векам/ войдет/ в тоскливое преданье.
Ужас/ из железа/ выжал стон.
По большевикам/ прошло рыданье.
Тяжесть страшная! / Самих себя же/ выволакивали/ волоком.
Разузнать―/ когда и как? / Чего таят!
В улицы/ и в переулки/ катафалком
плыл/ Большой театр.
Радость/ ползет улиткой.
У горя/ бешеный бег.
Ни солнца,/ ни льдины слитка ―
все/ сквозь газетное ситко
черный/ засеял снег.
На рабочего/ у станка
весть набросилась. / Пулей в уме.
И как будто/ слезы стакан
опрокинули на инструмент.
И мужичонко,/ видавший виды,
смерти/ в глаз/ смотревший не раз,
отвернулся от баб,/ но выдала
кулаком/ растертая грязь.
Были люди ― кремень,/ и эти
прикусились,/ губу уродуя.
Стариками/ рассерьезничались дети,
и, как дети,/ плакали седобородые.
Ветер/ всей земле/ бессонницею выл,
и никак/ восставшей/ не додумать до конца,
что вот гроб/ в морозной/ комнатеночке Москвы
революции/ и сына и отца.
Конец,/ конец,/ конец. / Кого
уверять! / Стекло―/ и видите под…
Это/ его/ несут с Павелецкого
по городу,/ взятому им у господ.
Улица,/ будто рана сквозная ―
так болит/ и стонет так.
Здесь/ каждый камень/ Ленина знает
по топоту/ первых/ октябрьских атак.
Здесь/ все,/ что каждое знамя/ вышило,
задумано им/ и велено им.
Здесь/ каждая башня/ Ленина слышала,
за ним/ пошла бы/ в огонь и в дым.
Здесь/ Ленина/ знает/ каждый рабочий,
сердца́ ему/ ветками елок стели.
Он в битву вел,/ победу пророчил,
и вот/ пролетарий―/ всего властелин.
Здесь/ каждый крестьянин/ Ленина имя
в сердце/ вписал/ любовней, чем в святцы.
Он зе́мли/ велел/ назвать своими,
что дедам/ в гробах,/ засеченным, снятся.
И коммунары/ с-под площади Красной,
казалось,/ шепчут:/ ― Любимый и милый!
Живи,/ и не надо/ судьбы прекрасней ―
сто раз сразимся/ и ляжем в могилы! ―
Сейчас/ прозвучали б/ слова чудотворца,
чтоб нам умереть/ и его разбудят, ―
плотина улиц/ враспашку раство́рится,
и с песней/ на́ смерть/ ринутся люди.
Но нету чудес,/ и мечтать о них нечего.
Есть Ленин,/ гроб/ и согнутые плечи.
Он был человек/ до конца человечьего ―
неси/ и казнись/ тоской человечьей.
Вовек/ такого/ бесценного груза
еще/ не несли/ океаны наши,
как гроб этот красный,/ к Дому союзов
плывущий/ на спинах рыданий и маршей.
Еще/ в караул/ вставала в почетный
суровая гвардия/ ленинской выправки,
а люди/ уже/ прожидают, впечатаны
во всю длину/ и Тверской/ и Димитровки.
В семнадцатом/ было―/ в очередь дочери
за хлебом не вышлешь―/ завтра съем!
Но в эту/ холодную,/ страшную очередь
с детьми и с больными/ встали все.
Деревни/ строились/ с городом рядом.
То мужеством горе,/ то детскими вызвенит.
Земля труда/ проходила парадом ―
живым/ итогом/ ленинской жизни.
Желтое солнце,/ косое и лаковое,
взойдет,/ лучами к подножью кидается.
Как будто/ забитые,/ надежду оплакивая,
склоняясь в горе,/ проходят китайцы.
Вплывали/ ночи/ на спинах дней,
часы меняя,/ путая даты.
Как будто/ не ночь/ и не звезды на ней,
а плачут/ над Лениным/ негры из Штатов.
Мороз небывалый/ жарил подошвы.
А люди/ днюют/ давкою тесной.
Даже/ от холода/ бить в ладоши
никто не решается―/ нельзя,/ неуместно.
Мороз хватает/ и тащит,/ как будто
пытает,/ насколько в любви закаленные.
Врывается в толпы. / В давку запутан,
вступает/ вместе с толпой за колонны.
Ступени растут,/ разрастаются в риф.
Но вот/ затихает/ дыханье и пенье,
и страшно ступить―/ под ногою обрыв ―
бездонный обрыв/ в четыре ступени.
Обрыв/ от рабства в сто поколений,
где знают/ лишь золота звонкий резон.
Обрыв/ и край―/ это гроб и Ленин,
а дальше―/ коммуна/ во весь горизонт.
Что увидишь?! / Только лоб его́ лишь,
и Надежда Константиновна/ в тумане/ за…
Может быть,/ в глаза без слез/ увидеть можно больше.
Не в такие/ я/ смотрел глаза.
Знамен/ плывущих/ склоняется шелк
последней/ почестью отданной:
«Прощай же, товарищ,/ ты честно прошел
свой доблестный путь, благородный».
Страх. / Закрой глаза/ и не гляди ―
как будто/ идешь/ по проволоке про́вода.
Как будто/ минуту/ один на один
остался/ с огромной/ единственной правдой.
Я счастлив. / Звенящего марша вода
относит/ тело мое невесомое.
Я знаю―/ отныне/ и навсегда
во мне/ минута/ эта вот самая.
Я счастлив,/ что я/ этой силы частица,
что общие/ даже слезы из глаз.
Сильнее/ и чище/ нельзя причаститься
великому чувству/ по имени―/ класс!
Знаменные/ снова/ склоняются крылья,
чтоб завтра/ опять/ подняться в бой ―
«Мы сами, родимый, закрыли
орлиные очи твои».
Только б не упасть,/ к плечу плечо,
флаги вычернив/ и ве́ками алея,
на последнее/ прощанье с Ильичем
шли/ и медлили у мавзолея.
Выполняют церемониал.
Говорили речи. / Говорят ― и ладно.
Горе вот,/ что срок минуты/ мал ―
разве/ весь/ охватишь ненаглядный!
Пройдут/ и на́верх/ смотрят с опаской,
на черный,/ посыпанный снегом кружок.
Как бешено/ скачут/ стрелки на Спасской.
В минуту―/ к последней четверке прыжок.
Замрите/ минуту/ от этой вести!
Остановись,/ движенье и жизнь!
Поднявшие молот,/ стыньте на месте.
Земля, замри,/ ложись и лежи!
Безмолвие. / Путь величайший окончен.
Стреляли из пушки,/ а может, из тыщи.
И эта/ пальба/ казалась не громче,
чем мелочь,/ в кармане бренчащая―/ в нищем.
До боли/ раскрыв/ убогое зрение,
почти заморожен,/ стою не дыша.
Встает/ предо мной/ у знамен в озарении
темный/ земной/ неподвижный шар.
Над миром гроб,/ неподвижен и нем.
У гроба―/ мы,/ людей представители,
чтоб бурей восстаний,/ дел и поэм
размножить то,/ что сегодня видели.
Но вот/ издалека,/ оттуда,/ из алого
в мороз,/ в караул умолкнувший наш,
чей-то голос―/ как будто Муралова ―
«Шагом марш».
Этого приказа/ и не нужно даже ―
реже,/ ровнее,/ тверже дыша,
с трудом/ отрывая/ тело-тяжесть,
с площади/ вниз/ вбиваем шаг.
Каждое знамя/ твердыми руками
вновь/ над головою/ взвито ввысь.
Топота потоп,/ сила кругами,
ширясь,/ расходится/ миру в мысль.
Общая мысль/ воедино созвеньена
рабочих,/ крестьян/ и солдат-рубак: ―
Трудно/ будет/ республике без Ленина.
Надо заменить его―/ кем? / И как?
Довольно/ валяться/ на перине клоповой!
Товарищ секретарь! / На́ тебе―/ вот ―
просим приписать/ к ячейке еркаповой
сразу,/ коллективно,/ весь завод… ―
Смотрят/ буржуи,/ глазки раскоряча,
дрожат/ от топота крепких ног.
Четыреста тысяч/ от станка/ горячих ―
Ленину/ первый/ партийный венок.
― Товарищ секретарь,/ бери ручку…
Говорят ― заменим… / Надо, мол…
Я уже стар―/ берите внучика,
не отстает―/ подай комсомол. ―
Подшефный флот,/ подымай якоря,
в море/ пора/ подводным кротам.
«По морям,/ по морям,
нынче здесь,/ завтра там».
Выше, солнце! / Будешь свидетель ―
скорей/ разглаживай траур у рта.
В ногу/ взрослым/ вступают дети ―
тра́-та-та-та́-та/ та́-та-та-та́.
«Раз,/ два,/ три!
Пионеры мы.
Мы фашистов не боимся,/ пойдем на штыки».
Напрасно/ кулак Европы задран.
Кроем их грохотом. / Назад! / Не сметь!
Стала/ величайшим/ коммунистом-организатором
даже/ сама/ Ильичева смерть.
Уже/ над трубами/ чудовищной рощи,
руки/ милльонов/ сложив в древко,
красным знаменем/ Красная площадь
вверх/ вздымается/ страшным рывком.
С этого знамени,/ с каждой складки
снова/ живой/ взывает Ленин: ―
Пролетарии,/ стройтесь/ к последней схватке!
Рабы,/ разгибайте/ спины и колени!
Армия пролетариев,/ встань стройна!
Да здравствует революция,/ радостная и скорая!
Это―/ единственная/ великая война
из всех,/ какие знала история.
[1924]