БОРМОТУХА
1
(Нет ничего отвратней «Бормотухи»,
Поэмки этой. В ней все строчки туги,
Все мысли площе плоского. И все ж
Ее не обойдешь, не обогнешь.
В ней слышна неподдельная обида
И за Псалтырь и за царя Давида,
А ежели она и не слышна,
То в этом виновата тишина.
Любой народ ― народ не без урода…
Но целиком… На уровне народа…
Что говорить об этом… А толпа
На уровне толпы ― всегда жестока. ―
Готова растоптать ее стопа
Не только ясновидца и пророка.
Ты ― из толпы. И спросится ― с тебя…)
2
Плацкартный… Бесплацкартный… на поминки…
И на крестины… и за колбасой…
И даже просто так… и без запинки
Стучат колеса средней полосой.
И по лимиту… или без лимита…
И даже просто так… невпроворот
Народу… и случайно приоткрыта
Дверь в зимний тамбур… там любой народ…
3
Когда религиозная идея,
Которую никто не опроверг,
Устала, стали, о Христе радея,
Низы элиты подниматься вверх.
Великие традиции оплакав,
Из глубины идущие веков,
Сперва безгрешней были, чем Аксаков,
Киреевские или Хомяков.
Через плечо заглядывая в книжки,
Разлитьем озаботилися вдруг,
Леонтьева читая понаслышке
И Розанова из десятых рук…
4
Когда в когда-то новые районы
Пародия на старые салоны
Пришла в почти что старые дома
И густо поразвесила иконы
Почти что византийского письма, ―
В прихожих, где дубленки из Канады,
Заполыхали золотом оклады,
Не по наследству, скромному весьма,
Полученные вдруг ― а задарма,
Они из ризниц, может быть, последних.
Висят не в спальных даже, а в передних
Иконы эти, эти образа.
Там лейб-маляр, плутишка лупоглазый,
Бросал на холст валютные размазы,
В один сеанс писал хозяйке хазы
Почти что византийские глаза.
И помавая шеей лебединой,
В другом салоне и в другой гостиной,
Вприпляс рыдала, ― глаз не отвести,
Зовущая Цветаеву Мариной,
Почти в опале и почти в чести.
5
И превратились похороны в праздник,
Поминки перешли в банкетный зал,
И не Преображенец, а лабазник
Салоны политесу обучал.
Пред ним салоны эти на колени
Вповал валились, грызли прах земной,
В каком-то модернистском умиленье
Какой-то модернистской стариной.
Радели о Христе. Однако вскоре
Перуна Иисусу предпочли,
И с четырьмя Евангельями в споре,
До Индии додумались почти.
Кто увлечен арийством, кто шаманством, ―
Кто в том, кто в этом прозревает суть, ―
Лишь только б разминуться с христианством
И два тысячелетья зачеркнуть.
Как допустить, что плоть Его оттуда,
И что Псалтыри протянул Давид
Оттуда, и не верящая в чудо
Перед Святою Троицей стоит.
А смысл единый этого раденья,
Сулящий только свару и возню,
В звериной жажде самоутвержденья,
В которой, прежде всех, себя виню.
А если я и вправду заикаюсь,
Как Моисей, то вовсе отыми
Дар речи, ибо не пред Богом каюсь,
А только перед грешными людьми.
И прежде всех, виновен в полной мере.
Ах, люди-звери, вместе с вами я…
Ах, не сужу… У приоткрытой двери
Уже стоит Всевышний Судия.
И по лимиту… или без лимита…
И даже просто так… невпроворот
Народу… и случайно приоткрыта
Дверь в зимний тамбур… там любой народ…
Командировка… срочное заданье…
Уют купейный, чаем знаменит…
Как вдруг, по ходу поезда, в стакане
Казенным звоном ложечка звенит…
6
Как вдруг на узкой полке в темноте
Я усмехнулся: что мне толки те…
7
Ну что теперь поделаешь?.. Судьба…
И время спать, умерить беспокойство,
На несколько часов стереть со лба
Отметину двоякого изгойства.
О двух народах сон, о двух изгоях,
Печатью мессианства в свой черед
Отмеченных историей, из коих
Клейма ни тот ни этот не сотрет.
Они всегда, как в зеркале, друг в друге
Отражены. И друг от друга прочь
Бегут. И возвращаются в испуге,
Которого не в силах превозмочь.
Единые и в святости и в свинстве,
Не могут друг без друга там и тут,
И в непреодолимом двуединстве
Друг друга прославляют и клянут.
1979―1984