И не встать под огнем…
1945
ЧЕРЕЗ ПОЛВЕКА
Время срыло Олимп/ так,/ что Данта/ сравняло/ с Демьяном…
И по аду,/ по новоохотному ряду,/ по кругам окаянным
Этих центростремительных лет
Я пошел/ за Демьяном/ вослед.
Этот самый анапест/ сначала меня убаюкал,
А потом/ ниже пояса бил/ и открытой перчаткой/ и в угол
Постепенно загнал,/ где стою к секунданту спиной.
Голова для ударов как будто закрыта,
Только не помогает глухая защита,
Потому что у времени/ каждый удар/ пробивной.
Понял я, как скребется в сухарнице мышью
Этот самый анапест. / Вернее не понял, а слышу…
Человеческое существо/ И греховную сущность его
Не идеализировал/ разве что Макиавелли.
Но в его философских метафорах/ смысла не уразумели
А, точнее восприняли их напрямик
Те, которыми яростно повелевала
Та/ Неистовая высота/ утопического идеала,
Отраженная/ в стихотворениях/ ранних/ моих.
И вошли,/ вопреки деловым отношениям с Музой,
Страху афиногеновскому/ пред горгоной Медузой,
Повергающим разум и дух в забытье,
Бескорыстье и жертвенность/ в стихотворенье мое.
И на зонах/ его/ повторяла/ не вохра,/ не зеки: ―
Коммунисты, вперед!
И оно,/ как молитва,/ пребудет вовеки,
Никогда не умрет.
За рефреном/ Пророки стоят,/ Пифагор и Платон,/ а потом Христиане,
Бесконечных веков/ неизмеренное расстоянье,
И поэтому тот,/ кто на Зимний повел голытьбу,/ прокричал неспроста: ―
Мы идем,/ чтобы снять/ Иисуса Христа/ на Голгофе с креста.
Буде даже верблюду/ удобней пройти свозь игольныя ухо,
Чем тому, кто богат,/ в царство Божье лишь бедный войдет.
Белый голубь―/ высокое веянье Духа,
Передвечный полет.
Глубоки/ корнесловья/ в почти незапамятном этом,
вероятном, единственном, что от меня,
Как бессмертье,/ останется/ неумолимым поэтам,
Милосердным читателям/ нового дня.
1989