3
Помню набережную Кремлевскую/ в сорок
Пятом,/ небезнадежном году.
От Солянки к Лебяжьему,/ в спорах
Эпохальных и передсемейных,/ невесту веду.
Плачет и говорит:/ ― Возвратились живые,/ и целы
Руки, ноги у вас,/ но какие же вы офицеры,
Если можете жить,/ допуская,/ что рядом/ за этой стеной,/ за проклятой, зубчатой
(В 45-[сорок пят]ом она говорит! / Это был 45-[сорок пяты]й!)…
Выше набережной―/ свод собора и плаха.
Говорю не без страха:/ ― Уши есть у стены. ―
Если не замолчишь,/ мы с тобою обречены,
Превратимся в колымскую пыль/ из московского праха.
― Ничего, ― отвечает,―/ чем хвастать трофейным оружьем,
Ваша, как говорится, обойма/ должна
Завершить/ то, что не довершила война,
И не мальчиком станешь военным,/ но мужем.
То, что уши мои/ в этот день услыхали,
Было выше добра или зла.
Эта женщина юная/ тоже была
Выше нравственности и морали.
Вот и снова подумал, товарищи, я,
что причина подвижничества―/ вообще/ совершенно другая…
Депутатские комнаты/ детям отдать предлагая,
Диктатуру железного ханжества/ на уложенья кроя,
Вы еще разобраться в себе не успели,
А уже трибунал появился в «Апреле»…
Впрочем,/ Бог вам судья.
По сравненью с индологами из Охотного ряда
Вы, конечно, святые почти, ―
Все же поняли,/ «Тройку» впрягать в перестройку не надо…
Впрочем,/ Бог вас прости…
1989