Я начал стареть,/ когда мне исполнилось сорок четыре,
И в молочных кафе/ принимать начинали меня
За одинокого пенсионера,/ всеми/ забытого/ в мире,
Которого бросили дети/ и не признает родня.
Что ж, закон есть закон. / Впрочем, я признаюсь,/ что сначала,
Когда я входил/ и глазами нашаривал/ освободившийся стол,
Обстоятельство это/ меня глубоко удручало.
Но со временем/ в нем/ я спасенье и выход нашел.
О, как я погружался/ в приглушенное разноголосье
Этих полуподвалов,/ где дух мой/ недужный/ окреп.
Нес гороховый суп/ на подрагивающем подносе,
Ложку, вилку и нож/ в жирных каплях/ и на мокрой тарелочке―/ хлеб.
Я полюбил/ эти/ панелью дешевой/ обитые стены,
Эту очередь в кассу,/ подносы/ и скудное это меню.
― Блаженны,―/ я повторял,―/ блаженны,/ блаженна…
Нищенству ― этого духа/ Вовеки не изменю.
Пораженье свое,/ преждевременное постаренье
Полюбил,/ и от орденских планок/ на кителях старых следы, ―
Чтобы тенью войти/ в эти слабые, тихие тени,
Без прощальных салютов,/ без выстрелов,/ без суеты.
1965