Ад отнял всё, что в жизни я любил,
И золото, добытое годами,
В кипучую он лаву растопил…»
И тень такими плакала слезами,
Что сжалился б, наверно, и Харон.
Я сам слезу почуял под глазами…
Вдруг музыкой был слух мой поражен.
«В аду ли мы, ― я крикнул, ― иль в танцклассе,
Что слышу здесь я звуки «фолишон»?
Пристало ли веселье к адской расе?»
Смотрю и вижу: десять чертенят,
На скрипках кто, а кто на контрабасе,
Смычком своим неистово пилят,
Так что в ушах трещала перепонка, ―
В средине ж круг, где с тенью, падшей в ад,
С визжанием плясали два чертенка;
Когда ж в лицо я грешника взглянул:
«Аскоченский!..» ― не мог не крикнуть звонко.
«Он осужден, ― шепнул мне Вельзевул, ―
Быть нашим первым адским канканером
И в тартаре поддерживать разгул…»
И в этот миг Аскоченский с задором
Такое па в канкане сотворил,
Что зрители рукоплескали хором:
«Он Фокин наш! Он Фокина убил…»
Но я меж тем, в усталости, в тревоге,
Уже терял запас последних сил
И брел, едва передвигая ноги.
«О проводник! неси меня к земле, ―
Я утомлен, измучен от дороги!..»
Но мы наверх всё лезли по скале,
Скользя по крутизне ее мохнатой,
Где всюду искры бегали в золе.
«Смотри вперед, ― сказал мне мой вожатый,
Когда мы на вершину взобрались, ―
Отсюда виден тартар весь проклятый».
И я глядел с невольным страхом вниз.
Там, под скалой, где цербер адский лаял,
Измученные призраки вились
(От зноя там и самый камень таял);
Те призраки знакомы были мне.
Я узнаю: вот Розенгейм Михаил,
Не в силах рифмы приискать к «луне»,
Зовет к себе на помощь Кушнерева;
Вот Бланка тень мяукнула в огне,
Вот тихо стонет призрак Гончарова:
«Отдайте мне удобства и комфорт!
Здесь спать нельзя, здесь пища нездорова»;
Там о театре плачет Раппопорт,
Там ищет Фукс со штемпелем конверта ―
В контору «Почты» переслать рапорт.
А вот и тень Старчевского Альберта,
В разлуке с «Сыном», проклинает рок
(Издатели! какой для вас пример-то!..);
Там под собой, исполненный тревог,
Жрец «Времени» всё ищет почвы прочной,
Но только пламя вьется из-под ног
И пятки жжет ему; там ад порочный
Камбека вызывает на протест,
Там о полиции соскучился Заочный,
Арсеньева желанье славы ест,
Там далее… но там, в парах тумана,
Я не видал, что делалось окрест.
Весь смрадный ад, как вскрывшаяся рана,
Слился в пятно… проклятия и стон!..
И я опять, держась за великана,
Понесся вверх… в ушах и треск и звон…
Кровь бьет в виски, подобно адской лаве…
Но миг один ― я был перенесен
В свой кабинет, в квартиру дома Граве.
Я на земле. Что это: сон иль явь?
В минуты те решать я был не вправе.
1862