Под Рождество
То было в ночь под Рождество.
Я, раненый, лежал под грудой тел сраженных,
Застывших, стынущих и воспаленных.
С трудом откинув труп соседа своего,
Я выбрался наверх. И много мне подобных
Зловещих выходцев загробных
Вставало, двигалось и падало без сил. ―
Движеньем их все волновалось поле.
Тысячеустный стон призыва, злобы, боли
О наших муках весть далеко разносил.
Я помню горький вкус и запах крови слизкой.
Потом лишился чувств… Потом глаза открыл…
Над полем лунный свет мерещился и стыл,
А предо мной на косогоре близко
Стояли двое, ― те, кого уж раз
Я видел в юности под Гефсиманской сенью:
Князь тьмы и Друг людей. Был взор господних глаз
Со скорбью обращен к застывшему сраженью.
Впивались тернии в чело
И язвы рук, и ног, и тела пламенели.
Но громко ликовало Зло,
И крылья черные злорадственно звенели.
Над Любящим склонился Злой
И слух язвил своей хулой: ―
Скажи: тому назад десятка два столетий
В пустыне тощей в день, когда
Я искушал тебя, расставив правды сети, ―
Скажи, кто прав был, Ты ― Любовь, иль Я ― Вражда?
Взгляни на эту груду тел,
Кровь мерою измерь, пересчитай их раны.
Поверишь. Я ― дух зла, гордыней обуянный,
Не раз дивился я свирепости их дел.
А все рабы Твои. В твои стекались храмы,
Устами имени молились Твоему.
Я, темный, был незрим. Я рад был скрыться в тьму.
На что мне возгласы, молитвы, фимиамы?
Мне жизнь души чужда. Зато в бездушный прах
И в силы скрытые вперял я мысль и взоры,
Точил, стругал, ковал, работал на станках,
Мешал смертельные составы и растворы.
И время шло. Твой храм пустел,
Мой горн пылал, мой пламень не потушен.
Я ― Дьявол ― подал знак. Снаряд, шипя, взлетел ―
И рухнул божий дом, и Реймский храм разрушен.
С ним вместе рухнули все кротости слова,
Заветы праздные ― мечты и бред столетий ―
Спят мертвым сном в сердцах, как на земле вот эти.
Но зависть бодрствует и ненависть жива.
Прощай. Тебя опять я искушать не стану.
Перед Тобою явь, не Гефсиманский сон.
Я землю превратил в зияющую рану.
Я за Голгофу отомщен».
Сказал и отлетел. И с каждым злобным словом
Лик Агнца делался печальней и светлей,
И жгучая роса обильней и алей
Лилась из крестных ран, стекая по покровам.
И, на коленях раненых влачась,
Припал к стопам я изъязвленным…
― О, Любящий. Здесь, в этот горький час,
Пред этим полем, кровью напоенным,
Я боль души Твоей почувствовал сильней,
Чем раны собственного тела.
Что все тысячелетья пред Твоей
Голгофой жертвенной, чьей власти нет предела!
Есть время вне времен. Есть тайный Вифлеем,
Никем не виденный и откровенный всем,
Есть осиянные рожденьем вечным ясли.
И пусть кровавых волн прилив
Все звезды потушил, какими дух был жив,
Звезды Рождественской лучи в нем не погасли.
Чем громче ненависти клик,
Чем больше вдовьих лиц в вуалях скрыто черных,
Тем глубже в душу нам глядит Твой кроткий лик,
Тем ближе тайна слов нагорных.
Давно предвижу я зарю
Душою чаямого солнца.
Равно молитву я творю
За Славянина и Тевтонца.
Родись еще раз, Божество,
В стране ль родной, далекой или соседней.
Зажгись, звезда любви, над полночью последней!
То было в ночь под Рождество.