Будь я татарин или вечный жид,
муж именной или мудак прохожий,
куда ни обернусь ― печальный вид:
жена моя вся в семечках лежит
по образу цыганки чернорожей.
Лежит она, погружена в эфир.
Минуют дни и иссякают годы,
шумит себе, бежит Гвадалквивир…
― Жена, поди, купи себе зефир.
― Нет, я вдыхаю опиум свободы.
О, семечки свободы! ― Их грызя,
возможно ль шелуху везде не кинуть?
Ну, вроде бы, как, писая, нельзя
не влиться в реку или зад свой вынуть,
огнем его паля и не скользя.
И сам я сомневаюсь обо мне,
и мужний рок мне мыслится не в сладость.
Жена ― грызун. Я думаю: Уж не…
… уж не цыган ли я, когда во сне
мне колет бок подсолнечная гадость.
муж именной или мудак прохожий,
куда ни обернусь ― печальный вид:
жена моя вся в семечках лежит
по образу цыганки чернорожей.
Лежит она, погружена в эфир.
Минуют дни и иссякают годы,
шумит себе, бежит Гвадалквивир…
― Жена, поди, купи себе зефир.
― Нет, я вдыхаю опиум свободы.
О, семечки свободы! ― Их грызя,
возможно ль шелуху везде не кинуть?
Ну, вроде бы, как, писая, нельзя
не влиться в реку или зад свой вынуть,
огнем его паля и не скользя.
И сам я сомневаюсь обо мне,
и мужний рок мне мыслится не в сладость.
Жена ― грызун. Я думаю: Уж не…
… уж не цыган ли я, когда во сне
мне колет бок подсолнечная гадость.