Пусть время облетает шелестя,
пусть на реснице у меня танкетка,
я все еще невинное дитя ―
смеюсь до слез и плачу не шутя,
и по грехам моим не плачет ветка.
А что ― грехи? Когда им счет вести,
коль память коротка, как это лето?
Забыл, как звали вас ― Антуанетта?
Антоньо? ― Помню только: ночь, баркетта,
венецианский праздник травести,
и мы смеялись… Но какой тут смех,
когда земля стонала и дымилась?
Заплакали и вдруг вкусили милость,
а там уж глядь и благодать явилась,
но оказалось ― просто свальный грех.
Как персик на пружине вдруг расцвел!
Раздался лязг лобзаний, плотский скрежет…
Баркетта накренилась ― груз тяжел.
Но я не помню, кто в кого вошел,
а Мнемозина и бровей не чешет.
Moralite? ― Хорош зеркальный дом,
но если всех зеркал вам будет мало,
остановитесь на себе самом. ―
Один уже ― Гоморра и Содом.
Спускайте на пол, Дети Карнавала!
1979
пусть на реснице у меня танкетка,
я все еще невинное дитя ―
смеюсь до слез и плачу не шутя,
и по грехам моим не плачет ветка.
А что ― грехи? Когда им счет вести,
коль память коротка, как это лето?
Забыл, как звали вас ― Антуанетта?
Антоньо? ― Помню только: ночь, баркетта,
венецианский праздник травести,
и мы смеялись… Но какой тут смех,
когда земля стонала и дымилась?
Заплакали и вдруг вкусили милость,
а там уж глядь и благодать явилась,
но оказалось ― просто свальный грех.
Как персик на пружине вдруг расцвел!
Раздался лязг лобзаний, плотский скрежет…
Баркетта накренилась ― груз тяжел.
Но я не помню, кто в кого вошел,
а Мнемозина и бровей не чешет.
Moralite? ― Хорош зеркальный дом,
но если всех зеркал вам будет мало,
остановитесь на себе самом. ―
Один уже ― Гоморра и Содом.
Спускайте на пол, Дети Карнавала!
1979