Шла моя мама после работы,
сои поела, возникла рвота.
Остановилась, опростилась
и в голубую даль пустилась
через окопы, рытые ею. ―
Страшно ей стало: может быть, змеи,
может быть, люди да людоеды. ―
Как нелегко дожить до Победы!
Вдруг засветило: свет, как Нездешний.
«Может быть, я такой уж и грешной
и не была?» ― подумала мама
и зашагала в светоч упрямо.
Свет, он все ближе, с черной прокладкой
«Может, дадут мне чай с шоколадкой?
Где-то сестра троюродна в Париже.
Я-то зачем здесь?» А свет, он все ближе.
Вдруг заблистало, вдруг засверкало.
Мама моя от ужаса пала
(вроде, от голода, как говорила).
Боже мой, Голод мой, что это было?
Снова очнулась. Шарит в прострации:
Где облигации? ― Здесь облигации.
Где он, Тот Свет, как хотелось, Нездешний?
Тихо. Скворцы не поют, но скворешни…
Вот, что есть что: проволо́ка какая-то:
то ли пальто, нет, «рубашка» с окаинтом ―
комбинация ― в ней, вокруг нее ― ржи не ржи ―
да, кругом, твою мать ее, светились вши.