Я проснулся в утробе китайского змея-года
В марте, в чьей-то крови, в каком-то коробе-граде,
На свалке вечно гудящего трупозавода,
Где и нечего красть-то, а все мельтешат: «Не укради».
А прикончив работу, сойдутся в вонючем клубе
Лузгать семечки да заводиться в злобе
И кричать друг другу: «Эй, ты-там, не-у — не убий,
В Ю-Эс-Эй кого-нибудь или где-нибудь – там, в Найроби
От такой простоты душа воспаряется к горним
Существам, подохшим от голода в Гонолулу.
О, как хочется стать таким же черным, покорным,
Неподвластным слову, взгляду и дулу!
Чтобы жирный червь, виясь в обжорной истоме,
Не глядел мне в глаза перед смертью так липко, долго ―
Я кормил бы собою его в посмертном доме ―
По велению сердца, объятого страстью долга.
Шелкопряд пятилеток, опарыш земного рая,
Он бы жрал бы и жрал меня до позывных конвульсий.
Я лежал бы и думал, от радости умирая:
Хорошо еще то, что я только во сне проснулся.
1977