Эта барышня годочков десяти
с механической улыбкой на лице
перекатывает камушки в горсти,
развалясь в плетеном кресле на крыльце.
Перед ней родитель ползает ужом,
поднося черешни, персики, боржом,
а у ней ― в лазурных глазках блещет злость
и душа ― как полированная кость.
В знойном пламени таврического дня
исподлобья она смотрит на меня,
втайне чувствуя, что знаю наперед,
как судьба ее на клочья раздерет,
как притворство ей отравит/ в двадцать лет
сладость горькую любви… / а в тридцать лет
не спасет ее ни грим, ни пилигрим ―
от корысти, разъедающей скелет.
Прочь, поэт! / Ведь ты ― не мать ей, не отец,
а всего лишь ― тайных дум/ искусный чтец.
А всего лишь ― кожа звонкая твоя
вся натянута на бубен бытия.
/ Зелень. Синь. / В Крыму ― античная полынь.
Для глухих/ язык твой ― мертвый,/ как латынь.
1984