И этот опыт я пережила,
и этот путь стократно повторяла,
теряла все ― и более того…
и не была мне бедность тяжела,
ведь я не из такого матерьяла,
где нищетой гордится вещество.
На полужизни ставя горький крест,
одна как перст я обживала местность,
откуда нет возврата в отчий ад.
Плевать мне было, что меня заест
тоска, безлюбье, жалкая безвестность,
ликующая злоба стай и стад.
Но там, где спотыкался мой язык
о камни детства, о ступени в травах,
о волны Борисфена, о Врата
Златые, о серебряной лозы
мерцание… Там в заревах кровавых
зияла мне безумья чернота:
мычание, с которым Медный Бык
на огневище пыточном пасется,
до черного каленья размычась,
пока в нем жертва жарится и крик
несчастной человечины несется,
державу развлекая в черный час, ―
«как знак того, что только речь ― отчизна»
1988