Синий огонь
Когда мне исполнилось десять
в сорок седьмом году,
голодное было лето
в сладостном городе Киеве,
и я босиком ходила,
поскольку в те времена
лишь древние греки в мифах
не берегли сандальи.
Однажды стою на пыльной
улице Верхний Вал,
скуластый ее булыжник
зашлепан навозом конским,
а с пива сдувает пену
такой лучезарный муж ―
возраст его туманен,
лик его непостоянен…
да это же марсианин!
господи, марсианин,
в глазах его ― синий пламень,
и волосы ― голубые!
А он улыбается девочке
с ореховой крупной косой,
выгоревшей на солнце
сорок голодного года,
а эта коса змеится
на смуглой моей спине
и голосом человеческим
думает и колдует:
«Смотри на меня, прекрасный, ―
больше ни на кого!
Сдувай, марсианин, вечно
пену вот с этой кружки!
Пускай тебе десять тысяч,
а мне только десять лет!.,
в глазах твоих ― синий пламень,
и волосы ― голубые!»
Огромной улыбкой вспыхнула
эта голубизна
и, растворясь в пространстве,
назначила мне свиданье
всюду ― во сне и в яви,
в воздухе и в воде!
И с тех пор не давала проходу,
настигая меня повсюду.
Как наважденье хлынула
эта голубизна,
океаном она мне снилась,
в подворотне клубилась вьюгой.
Обожала она случайность ―
встретиться, например,
у оркестровой ямы
или на пароходе.
Иногда она притворялась
на голубом глазу,
будто мы совсем незнакомы, ―
но всегда на меня оглядывалась!
Я следила за ней исподлобья
до восемнадцати лет ―
друг на друга ничуть не похожи
ее вестники и посланцы,
но каждый из них ― марсианин,
возраст его туманен,
лик его непостоянен,
в глазах его ― синий пламень,
и волосы ― голубые!
В девятнадцать ― разверзлась бездна,
и улыбка ее была
королевой стыда и страха,
музой гениев и сновидений.
В этой бездне меня любили
все, кто синим горел огнем!
Сразу видно, что в детстве раннем
улыбнулся мне марсианин, ―
возраст мой стал туманен,
лик мой непостоянен,
в глазах моих ― синий пламень,
и волосы ― голубые!