Зимняя фантазия
(Поэма)
О чем? Как все искусства. О любви.
О сладости духовного страданья.
О нестерпимом счастье быть людьми
И ведать бездны нашего сознанья.
Еще о независимости. Сплошь
Не та ли нам завистна и прекрасна,
С которой не в друзьях святая ложь
Во времена, когда неложь опасна.
Но выше независимостей всех
Мы ставим ту, что никогда не в моде, ―
Она лишает права на успех
Взамен измены собственной природе.
Об этом. Если и о чем другом, ―
Отнюдь не о враждебности ко благу,
Не о презренье к дому с пирогом.
По мне, чтоб наглость выдать за отвагу,
Чтоб дешевизну видеть в дорогом, ―
Не стоит жить! Мой друг, не стань врагом,
Не уподобь стихи универмагу,
Где нужно мерить на себя. Не мерь.
Разлюбишь. Будет хуже, чем теперь.
Гораздо хуже станешь обращаться
Со всеми, чья судьба тебе близка.
Так на себя не мерь, чтоб не прощаться!
Следи же, для тебя моя рука
Достанет две строки из тайника:
«Жить вдалеке, звонить издалека
И далеко не каждый день встречаться».
Апостол Павел, труженик святой,
В противовес Петру не созерцатель,
Живя на даче, зимней и пустой,
Меня позвал на праздник: «Это, кстати,
Прекрасный способ, мудрый и простой,
Расстаться с тошнотворной суетой
Минут на восемьсот. И так ли часто
Тебе дают возможность для контраста
Забыть о быте и прийти к обеду
С лесной прогулки? Одержи победу
Над вялой волей». ― «Павел, бог с тобой,
Спасибо, я устала, не доеду». ―
«Я завтра в час заеду за тобой».
В дни праздника душа моя легка
И склонна обольщать и обольщаться.
Толпа ярка и сочностью райка
Румянит взор, и мысли сладко мчатся.
Колеса шепелявят. И пока
Минуем городские облака,
И мост, и пруд, ― о, я могу ручаться,
Что исхитрюсь, что я наверняка
Достану две строки из тайника:
«Жить вдалеке, звонить издалека
И далеко не каждый день встречаться».
Апостол Павел по Филям ведет
Автомобиль учтиво и нерезко,
Апостольская благость в нем цветет,
И этим замечательна поездка.
На днях, в одном дому вкушая мед
Из блюдца, где виднелась арабеска,
Я уловила сплетни переплет
И темный слух о том, что не без блеска
Разгуливался он, ломая лед
Привычек светских, куролесил прежде,
И бражничал, и ночи напролет
Интриги строил. А теперь слывет
Умеренным в страстях, в деньгах, в одежде.
Вот новость мне досталась ― как невежде
Свод парадоксов из Ларошфуко!
И следовало думать глубоко,
А ехать было так недалеко.
Давайте же расслабимся в надежде,
Что в мыслях все уладится легко.
Но все в поэте оставляет след,
И лучше всех об этом знает Павел, ―
Известно, что недаром долгих лет
Свидетелем господь его поставил
И книжному искусству вразумил.
Задолго до того, как мир прославил
Известного поэта, он кормил
Его стихами, смутными как древность,
Мой ранний дух. И этим вызвал ревность,
Устроил боль, и этим стал немил.
«Небрежен, да, но дьявольски умен,
Почти провидец в образцах немногих», ―
Сказал с улыбкой Павел. Страшный стон
Мой дух созрел, тем яростнее он
Впадает в ревность! Подкосились ноги.
Я отрубила: «Эти монологи,
Мистически рифмованные слоги
Должны, конечно, восхищать салон,
Но если посмотреть со всех сторон,
В них нет судьбы и личности, убоги
Их страсти. Мы ― не кости для ворон».
Апостол Павел съел мои слова,
Он не согласен и не возражает.
Я в злости. В гости ехать ― черта с два,
Когда невнятный призрак раздражает.
Но на плечах осталась голова,
Автомобиль к воротам подъезжает,
Скворешенка на дереве жива ―
Она всегда моя, а не чужая,
И в этом я действительно права!
На даче ждут такие пироги ―
Не то что есть, смотреть ― невероятно.
Перед глазами зверские круги,
Вращаясь, дышат глубоко и внятно,
Они вздуваются, на них лоснятся пятна,
В них страсть и ярость вольтовой дуги.
Я проклинаю праздность многократно!
Как нестерпимо хочется обратно,
К себе! Несут компот из кураги.
Один мой друг, как шуточный совет,
Сказал: «Входя в себя, гасите свет».
Я сразу недооценила эту фразу.
И вот теперь сполна держу ответ,
Являя частной истины предмет,
Она отважно отомстила глазу,
Дала урок, что надо свет гасить,
Входя в себя, чтоб мерзость не вкусить,
Переживая отвращенья фазу.
Но, вглядываясь в то, что за стеклом,
Я в сумерках деревья различаю,
Они в просторный двор вросли углом.
Отсутствуя, меж тем я приобщаю
Себя к беседе. Праздник за столом.
Стыдись ― к тебе с добром, а ты со злом.
Стыжусь и от стыда дурнею к чаю.
В лесу тепло, хотя в лесу зима,
Природа ароматна, как в апреле.
Мне холодно. Заботами ума
Я угнетаюсь ― чтоб они сгорели!
Но бездна их, но их такая тьма
Глотает каждый день моей недели,
Что золотое пламя на пределе.
Какое, к черту, волшебство письма,
Когда мои ресницы поседели
От наглой бытности, существенной весьма.
Я сплю в троллейбусах, в метро, но не в постели,
Младенца нянчу, стряпаю корма,
Стираю тряпки. Зеленее ели
Над золотой скорлупкой колыбели
Горчу. Да я таскаю ноги еле!
Какое, к черту, волшебство письма!
Но мысли эти ― про себя, а вслух
Я говорю: «Прекрасный праздник, Павел!
Я счастлива, что кто-то не был глух
И в этот день ко мне тебя направил.
Я выспалась в раю, окреп мой дух
Спасибо, что огонь мой не потух
И черный лед отчаянья расплавил
И видит бог, что ты из нас из двух
Один достоин дарственного знака».
Окончен праздник. Вдоль цветного мрака
Я возвращаюсь. Слишком глубока
Древнейшая, нежнейшая тоска,
Что празднику пришла пора кончаться.
Я возвращаюсь. Слишком велика
Моей судьбы счастливая рука,
Чтоб ей пристрастий собственных смущаться
Когда, на окнах сдвинув облака,
Достану две строки из тайника, ―
Ты станешь вечно мною восхищаться:
«Жить вдалеке, звонить издалека
И далеко не каждый век встречаться».
1972