Успех твой первый возвещая,
Питомец Талии Хвостов,
Меж тем как ты далек от края
Прекрасных невских берегов,
Среди семьи, в Москве пространной,
Готовишь, может быть, другой, ―
Жалею, что в сей день желанный
Не зрел ты труд увенчан свой.
С какой бы радостью безмерной
Ты слышал плески знатоков,
Когда твой вышел Легковерный,
Поверить каждому готов,
Не зная, чем решить сомненья,
Как с древа легкая кора,
Ниспадша в бурные волненья, ―
Зефира резвого игра.
Комедии пространно поле,
Где новых тысячи цветов
Ты можешь собирать на воле
С своею Музою, Хвостов.
У нас теперь один Фонвизин,
Который солью острых слов
И меткой силой укоризен
Срывает маску с шалунов.
Княжнин кичливой Мельпомене
Дарует бдения свои.
Известен той и этой сцене,
Любимец целыя семьи
И муз, и граций, и амуров,
Он любит более Дидон,
Енеев, нежель балагуров,
И Сганарелей, и Мартон.
А я любил бы чрезвычайно,
Когда бы дар позволил мой,
Входить в сердца, хранящи тайны,
Быть зрителем минуты той,
Как склонность первая зачнется
Во всей невинности детей
И сердце юное проснется
своей.
Привел бы я тогда Линдора
Алины робкия к стопам
И, скрывши их от прочих взора,
Наперсник страсти был бы сам.
Прелестных этих ситуаций
У вас бы занял мастерство,
Творец «Оракула» и «Граций»
И ты, друг женщин, Мариво.
Но мне осталось удивленье ―
Вся участь в вашем ремесле;
Доволен, видя на явленье
Со Флоридором и Мишле.
Не уступает Флоридору
Театра русского Ле Кень:
Дмитревский знает разговору
Придать приличный свет и тень.
Умеет рваться он в «Ревнивом»,
В «Честном преступнике» вздыхать
И в Лорде страстном, горделивом
У ног Евгении стонать.
Но где стыдливыя Нанины?
Твой, Юлиана, жребий сей:
Любови, грации кончины
Не могут позабыть твоей.
Творец, достойный Аполлона,
В театре вкуса властелин,
Мольер воспитывал Барона
И Шанмеле учил Расин.
Когда б Синава Сумароков
Не сделал Трувору врагом,
Дмитревский бы у невских токов
Не возбудил плесканий гром.
Вы только бдений не жалейте,
Вы, слышащи таланта глас,
Пристрастьем общим овладейте ―
Родятся Росции у нас.
Осень 1779