ВИДЕНИЕ
В тот день, как солнцева горяща колесница,
Оставив область Льва, к тебе, небесна Жница,
Стремится перейти в прохладнейший предел,
Как ратай точит серп и желтый клас созрел,
Уж солнечны лучи вселенну освещали,
А над главой моей сны легкие летали.
И вдруг мне видится прекрасная страна,
Где вечно царствует прохладная весна,
Где извиваются между холмов долины
И смотрятся в водах высоких древ вершины.
Близ рощи зрел себя: лавровый лес то был,
Откуда старец мне навстречу выходил,
Со взором огненным и со челом открытым,
В руке он свиток нес. С сим мужем знаменитым
Я, робость отложив, вступил во разговор.
«На сей священный холм взведи свой жадный взор, ―
Сказал он. ― Здесь живут тобою чтимы музы.
Доколе сон свои с тебя не снимет узы,
Ты можешь в тайное жилище их войти.
Пойдем, мои следы потщися соблюсти».
С благоговением я руки простираю
Ко старцу мудрому и воздух осязаю.
«Ты видишь только тень, ― вещает старец мне, —
Со смертным телом в сей не можно жить стране.
И я был некогда во тленном вашем свете,
Царицы бодрыя участвовал в совете,
Ученьем услаждал труды гражданских дел,
За то мне был отверст по смерти сей предел.
Ты мест сих насладись видением мгновенным».
Вещая так, пришли к пределам сокровенным,
В которых странствуют тьмы счастливых теней,
Что лирным славились согласьем в жизни сей.
Там неразлучные Тибулл с Анакреоном.
Там сладкий Феокрит беседует с Вионом.
Там Сафу мне Лонгин указывал рукой
(Так именуется путеводитель мой).
Как пчел шумящий рой, погодою прельщенный,
Собравшись на лужок, цветами испещренный,
Летает, сладкою добычей отягчен,
Так зрится в рощах сих пиитов сонм стеснен.
Стезею тайною приближась, мы узрели
Великолепный храм. Коринфски капители
Высокий с легкостью поддерживали кров.
Изображения пиитов меж столпов
Служили красотой пространных переходов.
«Здесь, ― вождь мой говорил, ― пииты всех народов.
Все современники верховные умы,
И новых с древними не знаем распри мы.
Расинов образ здесь зришь возле Еврипида,
С Эсхилом ― Шекеспир неправильного вида,
Истолкователь мой со мною Буало,
И Попа к нам в союз бессмертье привело.
Те, кои в жизнь свою внушались Аполлоном,
Все удостоены сим общим Пантеоном,
И часто музы зреть приходят их черты,
Сбирая для венцов им свежие цветы».
Беседуя, вошли во внутренность мы храма,
Где разносилися куренья фимиама,
Который на верху треножного стола
В одежде жреческой бессмертна нимфа жгла
Пред алтарем твоим, даров даятель, Гений!
Четыре лика вкруг со тьмой изображений.
По правой стороне твой лик был изваян,
Божественный певец ахеев и троян,
Мелесов сын, Гомер: сияющ красотою,
Не связан взор его телесной слепотою.
Как пламень, сильный дар и слово, как река.
В подножии его из адаманту дска,
В которой Ахиллес является с раскату
И взор его побег влагает сопостату;
В глубоку нощь Приам приходит, сокрушен,
Ту руку лобызать, которой сын сражен.
Насупротив сего величественна лика
Вергильев лик стоит: почтенья полн велика,
Он внемлет, кажется, Гомеровы уста.
Одушевляет взор небесна красота,
Сей ― вкус приличности, любезная стыдливость
И Августовых дней сиянье и учтивость.
Внизу на дске златой пылает Илион,
Енеев зреть побег Дидона рушит сон,
И тени сильные, днесь тихи, после громки,
Анхизов слышат глас Енеевы потомки.
С Гомеровой страны, на третией чреде,
Четыре лебедя, Олимпа посреде,
Торжественную вверх взносили колесницу.
В ней Пиндар превышал всходящую денницу,
Когда героев он хвалами восхищал,
Премудрости учил, гордиться воспрещал.
Противу Пиндара являлся Пиндар россов,
Краса отечества, бессмертный Ломоносов.
Превыше облаков, скоряй летящих стрел,
Со молнией в когтях взвивался с ним орел,
И лился глас рекой с верхов Рифейских снежных.
В щите представлен Петр среди стрельцов мятежных,
В полях, морях герой и первый из царей.
Виденьем насладясь чудесных сих вещей,
Мой слух ко пенью муз, казалось, отверзался,
Уже в святилище вступить я покушался,
Как вдруг: «Остановись», ― сказал мне Аполлон,
Сказал ― и храм исчез, оставил очи сон.
1770-е годы