ШВЕЙЦАРИЯ
Не ву пле па ―
Не лизе па.
ВВЕДЕНИЕ
Дюп тот вояжер бывает,
Кто на время отлагает
Свой журнал… тан д’от[е]р шоз
Набежит, что как хаос
В голове и в сувенире;
Ничего нет хуже в мире!
Куй покуда горячо,
Чтоб не вывихнуть плечо.
Се ла мем шоз, что амуры:
Кавалер нам строит куры ―
И, покудова влюблен,
Он нам кажется умен
И прекрасен. Тот же самый
Занялся другою дамой:
Поглядишь, са не плю са!
Где любезность, где краса?
Всё исчезло, миновалось;
На поверку что осталось?
Кавалер как кавалер!
Спросят: «Где была, ма шер?
Кого встретила?» ― Забыла
Даже, с кем и говорила.
У меня была хандра,
Или сплин, ком он вудра;
Зубы что-то заболели!
И за днями дни летели,
Не писала ничего;
Протащили ле шево
По Итальи и Швейцарьи:
А там мольте козе варье,
Если только замечать.
Можно истинно сказать:
Есть озера, пеизажи,
Фермы, яблони, виляжи,
Де прери, де города,
Де пастушки, де стада,
Горы вроде монументов,
Сотворения моментов!
Юнгфрау льдяный и седой.
Меж природы молодой
Точно дедушка угрюмый!
Ла «Корин» де мадам Сталь;
Как сердечную печаль
Бесподобно выражает,
Как восторженно летает
В мир фантазии мечтой
За заветной стариной!
И я буду в Капитоле,
И я вызову по воле
Из могильной глубины
Всех героев старины,
Поклонюся их деяньям, ―
Может, и моим сказаньям
Будет некогда внимать
Наша Русь святая, мать!
Те же римляне! И чувства
Так же жарки, и искусства
Не безмолвны и для нас!
Пред мадонной сколько раз
Русский наш творил молитву!
Видя трех Горацьев битву,
Кто б из русских не сказал:
И я так же б постоял
За отчизну, пал бы мертвый
И, душой ликуя, жертвой
Голову б мою принес!
Редкий русский наш без слез
Видел групп Лаокоона!
На вершинах Геликона
Пушкин наш когда воссел,
Кто из русских не хотел
Забросать его венками!
Местом разнствуем, веками,
Но, мне кажется, душой
Мы оживлены одной:
Те ж порывы в нашей жизни!
Та же преданность отчизне!
Здесь жила мадам де Сталь.
Мне Наполеона жаль:
Он здесь уронил свой гений!
И что вышло от гонений,
От тиранства, от угроз?
Только больше разошлось
Сочинений мадам Стали!
Где их прежде б и не знали,
Тут читают их с тех пор!
Ее голос, как укор,
Посреди рукоплесканий,
И похвал, и восклицаний
Бонапарта поражал,
Где он только ни бывал.
Много я сама читала:
«Революцьи дух» сначала,
Там «Дельфину», там анкор
Всей Германии обзор;
Что ж Германья? ― Встрепенулась,
Богатырски оглянулась
И пустилась воевать!
Двинулась Россия-мать,
И могучего не стало!..
И, мне кажется, начало
А Копе положено!
Там раскинулось оно,
Как пожар, по всей Европе!
Вот видна уж в телескопе
Нам Женева, э бьенто
К ней пристанет ле бато.
Чем мы ближе, тем красивей
Берега, живей, игривей
Дачи, рощицы, сады,
Де генгет; и близ воды
Всё прогулки справа, слева.
Наконец вот и Женева!
Вид чудесный, щегольской!
Город должен быть большой
И внимания достоин!
Он весь по горе построен
И по берегу дю лак.
Подал капитан эн знак,
Трап с перильцами спустили:
Из досочек сколотили.
Узкий, что пройти едва!
Тут стоят жандарма два,
Все паспорты отбирают,
А других так пропускают.
Мы все вышли сюр ле ке;
Тут стоят де лон-лаке,
Кличут в разные герберги;
Я так выбрала «Ле Берги»;
Говорят, се ле мельер
И наружностью, д’альер,
Он уж обещает много.
Не могу судить я строго:
Я ужасно голодна,
Да притом же и одна,
Разбирать мне время нету;
Отыщу скорей Анету,
Как пристану где-нибудь.
Да, не скрою я ничуть,
Совестно идти пешочком
Мне одной с моим мешочком,
С зонтиком э мон увраж;
Благо, захватил багаж
Лон-лакей; я согласилась
И с ним по мосту пустилась.
Посередке островок.
Мостик из шести досок
Этот остров съединяет
С главным местом. Тут гуляет
Тьма детей, де гувернант
Э де дам трез элегант.
Так и я войти решилась,
Ан пассан, и восхитилась:
Садик бесподобный тут,
Всё с дорожками, растут
И деревья пребольшие,
Есть скамейки, и цветные
Клумбы, э дез арбриссо,
А в середке де Руссо
Ля статю на пьедестале.
В зыбком озера зерцале
Отражается она,
И меж листьями луна
Чудно обдает контуры
Этой бронзовой фигуры,
И, теряясь меж кустов,
Мне л’еспри дю философ ―
Дух его напоминает!
Так и он; не объясняет
Никогда предмет вполне,
Но, как ночью при луне,
Неожиданным налетом
Вдруг обдаст каким-то светом
Неземным и в высоту
Понесет о нем мечту!
Право, я люблю Жан-Жака.
Знаю, был он забияка,
Эгоист и нелюдим,
Знаю, как возился с ним
Жирарден в Эрменонвиле,
Но я говорю о стиле,
О твореньях де сет ом.
Пылкою душой влеком,
Он всегда следил природу;
В «Ле контра сосьяль» народу
Вздор большой нагородил,
Но и истины включил
Преглубокие, систему
Изобрел и дал проблему ―
Пусть трудится голова
И других, с’ет эн канва!
Разные его дискуры ―
Образцы литературы,
Философьи. А «Эмиль»?
Ну, конечно, антре миль
Юношей, что поплетутся
За Эмилем, удадутся
Пять иль шесть; но всё равно:
Не вполне объяснено
Им и это воспитанье;
Точно как луны мерцанье,
Указал он на предмет,
На него излил свой свет
И исчез в туманной дали!
«Элоизу» вы читали?
Какова?.. Одна любовь
Всю уже взволнует кровь!
А картины? Рассужденье
Об убийстве? Объеденье!
И душа ― везде душа!
Правда, что нехороша
В нем замашка скептицизма,
Зависти и фатализма,
И она большой порок,
Ме са тьент а сон эпок!
Я его с луной сравнила…
Здесь, в Женеве, два светила
Философьи и наук
Вместе появились вдруг.
Кто не знает о Вольтере!
Но его в планетной сфере
С чем сравнить бы? Он блистал
Пламенем и ослеплял,
Точно метеор воздушный,
Но бесчувственный, бездушный:
Цель одна была его ―
Не оставить ничего
Человеку в утешенье;
Злобу, ненависть, сомненье
В души людям заронить
И из них искоренить
Все заветные преданья,
Все святые упованья!
Как разбойник, как злодей,
Над святынями людей
Беспрестанно он лукавил;
А на место что представил?
Шуточки, дез эпиграм!
Много сочинил он драм
И трагедий превосходных,
И посланий пресвободных
О предметах о таких,
Что нельзя б касаться их!
Но поэт был совершенный!
Сильный, звучный, вдохновенный!
Как была еще мамзель,
Мне попалась «Ла Пюсель»!
У меня ее отняли,
И мне «Генриаду» дали.
Она лучше, но скучней.
Но Вольтера быть умней
Можно ли в романах, в сказках?
Подъезжает на салазках!
Как забавно сатирик
«Ле Кандид» его, «Задиг»
И «Принцесса Вавилона»!
«Философьи лексикона»
Не читала, признаюсь,
И читать его боюсь:
Он смутит мои поверья ―
Слишком важная матерья.
Но как объяснил он нам
Верно се ки плет-о дам!
Я однако ж заболталась
Чересчур; но вот добралась
До отеля, дье мерси!
Должны быть ме жанс иси,
Мне о них теперь забота;
Пропустить и табель д’ота
Не хотелось бы, с’э л’ер.
Зазвонили ― кель бонер!
За столом народа бездна;
Может быть мне преполезна
Здесь беседа, чтоб узнать,
Что мне надо замечать
Здесь ― народа вкус, и нравы,
И обычья, и забавы.
Мой сосед а табель д’от
Эн коми де мусье Бот,
Ювелир он здесь известный,
Да и часовщик чудесный.
Ювелир и часовщик ―
Здесь всегда са се комплик.
Но у них одни подряды.
А работники и рады:
По домам они живут,
Им работу принесут,
Только деньги получают,
Сами ничего не знают.
Мой другой сосед ― пастор.
С ним заводит разговор
Эн мусье в зеленом фраке.
Речь идет о Телемаке;
Не по вкусу Фенелон,
И его ругает он.
А пастор стоит горою
За него, и я не скрою,
Телемак у Калипсо
Неучтив был э тре со,
Как, амурясь с дамой этой,
Связь завел с ее Анетой.
Если б сделал так со мной,
Он наверно б, милый мой,
Несмотря на все уловки,
Выгнан был из Курдюковки.
Тут банкиры все сидят
И прежарко говорят
О каком-то обороте,
Но не сходятся в расчете.
Сколько я схватить могла,
То из слов их поняла,
Что предмет их главный пренья ―
Операцья погашенья.
Точно: трудно согласить
Слово «жечь» авек «гасить»!
Гасят долг, но сожигают
Только то, что выкупают.
Он брюль, то есть, ле билет,
В коем значится ла дет!
Занимать ― оно прекрасно,
А с’к’иль диз, но преопасно!
Точно, облегчен бюджет,
Если сделали юн дет,
Да и ей распорядились.
Все на это согласились,
Но проценты нарастут
Непременно; нужно тут
Суммы новые представить,
Чтоб и ту беду исправить;
И опять бюджет тяжел!
Чтоб кредит всё тот же шел,
Не платить уж невозможно;
А как вдруг неосторожно
Ле проценты де ла дет
На другой какой предмет
Перейдут, определятся,
Ле рантье зашевелятся,
За расплатой прибегут,
Так и жди себе банкрут!
Тут они об ассигнацьях
Толковали в разных нацьях.
Ассигнацья не валер,
Представитель, пар малер,
Их за ценность принимают
Многие, и полагают:
Только больше выпускать,
То народу благодать!
Попадут в ошибку эту ―
Ассигнации монету
Вытеснят и сами тут
Непременно упадут,
Потому что расплодились,
А монеты все сокрылись!
Основание металл
Должен быть, чтоб содержал
Неоспоримую цену;
И иметь его на смену
Хотя третью только часть,
И тогда впросак не впасть!
К ассигнацьям будет вера,
А металл пусть будет мера.
Цену ты ему назначь,
Но уж только без задач,
Без дробей, как можно внятно,
Кругло, всякому понятно.
Ла система десималь
В этом случье не па маль.
Вот они как рассуждали
И что, кажется, сказали.
Тут толкуют де доктер,
Спорят, мем авек гюмер,
Лучше что: гомеопатья,
Аллопатья, гидропатья
Или просто ля диет?
Подает один совет,
А другие отвергают
Непременно и ругают;
Тот стоит пур ле сансю,
А другой вудре к’он сю;
Тот советует движенье,
А тот просто испражненье;
Чудеса они творят
На словах; но говорят,
Что здесь валятся как мухи
И от самой золотухи,
А у пас простой мужик
Это лечит и привык.
Только травки прибирает
И пакетцы составляет, ―
Да вы слышали, я чай,
Про Аверина ле чай.
Впрочем, я у нас видала
Консультацьи и страдала
За больного, как один
Подойдет, больному блин
Из горчицы вдруг пропишет,
А другой, когда услышит,
Закричит, что доктор врет,
Что больной сейчас умрет,
Если не дадут пилюли;
А тот смотрит у пандюли,
Ком ле маятник стучит,
Тот задумался, молчит,
Тот газеты разбирает,
А тот просто засыпает.
Раздадут им де дюка,
А больной умрет пока.
Тут ученые собрались,
Расшумелись, разболтались.
Говорит один: луна
Как подавит, то волна
Производит наводненья;
А другой такого мненья,
Что из берегов вода
Выступает лишь тогда,
Как землетрясенье снизу;
Тот в отцы дает Анхизу
Брата дю Лаокоон;
Тот твердит, что ле паон,
Как Юноне дан в лакеи,
Те ж глаза имел на шее,
Что имеет на хвосте,
Только что про очи те
Умолчал Овид нарочно;
Тот толкует, что непрочно
Зданья строить при реках,
Потому что раки страх
Берега как выедают,
И ученые считают,
Что в два века рак один
Съест кубический аршин.
«Почему ж так полагают?» ―
Все другие возражают.
Потому, что пойман рак
И землей набит эн сак;
Рака тут же посадили
И печатями скрепили;
Сак был тотчас отнесен
В дом известный и вручен,
Под расписку, для храненья
На четыре поколенья,
И хранился он уж так.
Но вот, с полгода никак,
Этого мешка хватились,
Отыскали и добились,
Только был он без земли,
Да и рака не нашли,
А мешок один с дырою,
Только очень небольшою:
Рак всю землю проглотил
И сквозь дырку проскочил,
И домой к себе поплелся,
Оттого и не нашелся.
Но недавно здесь в реке
Рак большой невдалеке
Пойман был какой-то дамой,
И наверно тот же самый.
Тут сидят все де синдик,
Говорят про политик,
Хорохорятся ужасно,
И все думают согласно
Францьи объявить войну ―
Наших знай, конесе ну!
Хвалят все дискур Бонара,
Говорят, что здесь их пара,
Есть еще мусье Риго ―
Что ваш даже Араго!
Все при них язык прикусят,
Да и кабинеты струсят
Тронуть наш эндепанданс.
С’ет эн пуа дан ла баланс.
Мы Луи Наполеона
Отстоим, ведь он кантона
Нашего же ситуаен.
Францью возмущал? Э бьен!
Что ж такое? Его дело,
А нам, право, надоело
От французов получать
Повеленья и молчать.
Мы ― свободная Гельвецья,
Ну, ни дать ни взять, что Грецья.
Так сказали ― ле трете
Должны быть экзекюте!
Но и тут опять же споры:
Дать ли хлыстик или шпоры
Кавалерье? Л’энфантри
Строить ли в шеренги три
Иль четыре? А у пушек
Не прибавить ли хлопушек,
Чтобы шум произвести?
Если уж войну вести,
Так робеть нам иль не фо па;
Пусть же крикнет вся Европа:
Ай Швейцарья! Знать, сильна,
Что воюет и она!
А вот там компанья та-то ―
Бургомистры магистрата
Всей Женевы.
Вручено
Им начальство, и дано
Право делать измененья
Формы и нововведенья.
Только набраны из лиц
Больше жителей столиц,
Быта сельского не знают,
Оттого и попадают
Иногда в такой просак,
Что понять нельзя никак!
Например, пришлося к речи,
Здесь есть промысел овечий,
Преогромные стада,
И козлы идут всегда
Впереди, как бы в параде,
А собаки ходят сзади,
Составляют арьергард.
Кажется, са ле регард!
Нет, ле магистрат Женева
Тут нашел причину гнева,
Даже повод и ко злу.
Неприлично-де козлу
Шаг иметь перед собакой,
Даже шаг и одинакой:
От него, от дурака,
Шерсти нет, ни молока;
Хоть кого так забодает,
И хозяина не знает!
А собака так умна,
Так учтива, и она
На чужого только лает,
А своих так уважает.
Быть собакам впереди,
А козлам ― нет, погоди!
Мы им спеси поубавим,
Сзади их ходить заставим,
Как себе ни хлопочи
Се месье бородачи,
Щегольства модель в Париже,
Мы поставим их пониже!
Пастуху как и ни жаль,
По не смеет, с’эт эгаль,
Прекословить командиру.
Вот по новому ранжиру
Выступил овечий полк,
И идет, но серый волк
По опушке леса крался,
Он собак остерегался,
Видит: впереди идут.
«Ладно же, ― подумал плут, ―
Пропущу я вражью силу,
Притаюсь, нагряну с тылу.
Им и в разум не придет,
Что я здесь, и попадет
Шкурка не одна овечья.
Вот догадка человечья
Мне же обратилась впрок!»
Притаился он, прилег,
Бросился ― перепугались
Все козлы и разбежались.
Тут на стадо он напал,
Штук их с двадцать ободрал,
А собаки и не знают,
Только что хвостом виляют,
Маршируя впереди.
Огорчился, а с’к’он ди,
Магистрат; чтобы поправить,
Всех козлов велел отставить,
А собак поколотить!
Но овец не воротить,
Когда их поели волки!
Но зато тут были толки,
Рассуждение и спор;
А на них большой задор
А Женев; неугомонность ―
Натуральная наклонность.
Уж зато и секты есть ―
Столько, что нельзя и счесть:
Кальвинисты, жансенисты,
Методисты, менонисты,
Киетисты, пиетисты,
Да еще анабаптисты,
И все ужас как речисты, ―
И зато так скучно здесь!
А притом какая спесь!
На горе кто обитает,
Барином себя считает,
А внизу ― так пролетер,
Хоть умом он будь Вольтер
И как Крез себе богатый ―
Всё равно, плебей проклятый.
Как Женеву ни смотри,
Улица ла Коратри
Только стоит здесь вниманья:
Чистые, большие зданья,
Магазинов целый ряд,
Даже фонари горят,
И такие тротуары,
Как парижские бульвары;
Ле мюзе де мусье Рат,
А в конце театр и сад,
Где гуляют пансьонерки.
Здесь, по справкам и поверке,
Я узнала, что служил
И богатство получил
Мусье Рат у нас на службе.
По достоинству ль, по дружбе,
Только был он генерал
С орденом; но захворал
И к себе в отставку вышел.
Даже Харитон мой слышал,
Что какой-то русский граф,
Как-то здесь его узнав,
К сыну принял в гувернеры;
Но взманили, знать, гонеры,
Стал служить наш молодец
И добился наконец
В число русских генералов.
Сколько наших капиталов
Так ушло, как поглядишь!
У него музей тре риш:
Пеизажи есть, портреты,
Из истории сюжеты,
Де статю, де барельеф.
Всё подробно осмотрев,
На террас пошла я в гору;
Моему явился взору
Чудный тут панорама.
Я не верила сама.
До Тонена, до Коппея
Озеро, как эпопея,
Развернулось предо мной.
Умиленною душой,
Как на озеро взглянула,
Я от скуки отдохнула.
У природы есть секрет
Утешать меня средь бед,
Средь тоски, средь огорченья.
Точно гимн благодаренья,
Вековечный гимн, святой,
Всей природы красотой
Изливается пред богом!
Благости его залогом
Солнце светит в небесах
И поет его в лучах;
Моря бурное волненье
Вторит то же песнопенье;
Тихоструйная река,
Дуновенье ветерка,
Гром, и молния, и вьюга ―
Всё, наперерыв друг друга,
Хвалит дивного творца!
Славословью несть конца!
Гор коснется ― и дымятся!
Воды быстрые стремятся!
Звезд блестящих миллион
По небу рассеял он!
Всё его поет и славит!
И птенца он не оставит
Без призора! ― Как душой
Уношусь к нему мольбой,
Я земное забываю,
Умиляюсь, уповаю.
Его славою одной
Весь исполнен шар земной!
В ратушу я заглянула
Ан пасан, рукой махнула!
И не стоило труда
Даже заходить туда.
Только лестница покатом.
Лон-лакеем провожатым
Тут я в кирку введена,
Где гробница есть одна
Знаменитого Рогана,
Кальвиниста, басурмана.
Он, тому уже давно,
Шефом был де гюгено
Противу Луи Каторза,
И сражался очень борзо.
Тут вошла я в ла Ротонд ―
Эта кирка дю бо монд.
А там по горе спустилась
И на рынке очутилась.
Точно, бадинаж а пар,
Сельский русский наш базар:
Деревянные лавчонки
Продают тут де пеленки,
Де чулки, товар панской ―
И совсем не щегольской!
Тут прошла я чрез ворота,
Прямо к лавке мусье Бота.
Уж сказать, что магазин!
Я б могла пур ме кузин
Тут купить два-три браслета,
Для племянника-корнета
Портсигар, э де часы,
Гребень ― расправлять усы,
И лорнеточку складную.
Тетушку мою родную
Я потешила б и тем,
Что купила б диадем;
Хоть носить его не будет,
А меня всё не осудит,
Она любит ле кадо,
Хоть бутылку де Бордо!
Мне заказано старушкой
Ей купить часы с кукушкой,
Но не знаю, где достать,
Здесь их что-то не видать;
Есть стоячие стенные
Здесь часы, но золотые,
И Конечно уж тре шер:
Даже с бюстом де Вольтер.
Так и те рублей, чай, триста,
Хоть сработаны и чисто,
Но пур де кадо оне
Что-то не по деньгам мне.
Никакого нет расчета
Покупать у мусье Бота
Де кадо пур сез ами,
Право, прах его возьми!
Всё по-твоему уладит,
Но зато в кошель посадит.
Но довольно мне курир,
Ворочусь к себе в трактир,
Закушу и понемногу
Поплетуся в путь-дорогу.
Только думаю, верней
Съездить мне дабор в Ферней.
Если я теперь поеду,
Верно, возвращусь к обеду.
Я взяла шар де коте.
Пресмешно, ан верите,
Видеть нас вдвоем с Анетой
В странной колымаге этой.
Лошаденка ― дрянь, одна
В этот шар запряжена,
Кучер старый, толстопузый
Тут сидит, одетый блузой,
Закричит: «Аллон, кокот!» ―
И закашляет. Но вот
Наконец мы дотащились.
Пред усадьбой очутились,
Где жил некогда Вольтер.
Делать нечего, ке фер!
Надо будет восхищаться,
Чтоб ученой показаться,
Хоть и нечему. Тут дом
Очень маленький, кругом
Всё в ужасном запущенье,
В ветхости и небреженье.
В серой куртке старичок
Выбегает на порог,
Двери настежь отворяет
И в покои приглашает.
Старичок когда-то был
Мальчиком и всё ходил
С портефелем за Вольтером,
И таким-то-де манером
Он всю суть его узнал
И потомству б передал,
Если б грамоте учился,
Но ее-то не добился;
А ведь при Вольтере, чай,
Только слушай, примечай,
Как не сделаться писакой,
Совершенною собакой
В деле письменном? Но он
Всё остался неучен.
Помню, раз мне говорили:
Где-то в лотерее были
Два ребенка сорок лет:
Нужно вынимать билет ―
Их обоих и приносят.
Удивляюсь, как не спросят ―
Почему же не растут?
Нет ли, мол, подмена тут?
Здесь старик всё тот же мальчик,
И ему, кажись мне, пальчик
В рот не надобно бы класть;
Подбирают их под масть:
Старичок один свалится ―
Тотчас новый очутится,
И такой же говорун,
Вольтерьянец и хвастун.
Вот привел он нас в покои,
Что ж? Истертые обои,
На сто, кажется, рублей
Не набрать тут мебелей.
Есть эстампы и картины,
Матушки Екатерины
Нашей по канве портрет;
Дан ле роль де Магомет
Тут Лекен актер, Фредерик!
Превеликий фанаберик
Был Вольтер: де сез ами
Он составя эн сальми,
У себя развесил в спальной;
Лез англе, народ нахальный,
Настоящие бадо,
Оборвали ле ридо
Всей Вольтеровой постели:
Сувенир иметь хотели,
Всякий клал себе в альбом
Эн морсо де се гранд ом!
Тут и сад нам показали;
Мы в аллее той гуляли,
Где мусье Вольтер гулял.
Где, быть может, сочинял
Он в минуты вдохновенья
Лучшие свои творенья:
«Разговор авек Зопир»,
«Магомета» иль «Заир».
Встреча тут его с Гиббоном
Старичишкой чичероном
Нам рассказана; кажись,
К ней он собственных бетиз
Нам подбавил половину;
Тут он показал осину,
Что рукой своей Вольтер
Сам-де посадил ан тер.
Но тут англичане были
И осину облупили,
И осина, без коры,
Вся посохла с той поры;
Тут же, посреди аллеи,
Вид Монт Блана и валеи
Он нам показал анкор,
Да и вывел нас на двор.
Возле кухни и подвала
Вдруг я кирку увидала.
Выстроил ее Вольтер
На готический манер,
И довольно некрасивый.
Надписью прегорделивой
Кирку богу посвятил.
Может быть, и тут шутил
Этот греховодник старый,
Сухощавый и поджарый.
Тут зазвал к себе старик
И нам предложил парик,
Пар Вольтер всегда носимый,
И колпак его любимый,
Трость, перчатки и перо.
Я сказала: ― О! Се тро,
Так уж нагло издеваться,
Уж не дали б залежаться
Англичане, ж’ан сви сюр,
Редкостям де сет натюр,
Всё давно б уже забрали,
Да, я чай, и покупали
Их не раз: но плут старик!
Трость, перо, колпак, парик
Никогда не истощатся,
Сами от себя родятся,
Так сказать, ком ле феникс.
Их всегда эн номбре фикс
Есть готовых на подмену,
Тотчас явятся на сцену,
Если олух-новичок
Их захочет. Старичок
Только тем и промышляет,
Всех же больше поддевает
Англичан, и ништо им ―
Всюду по пятам моим
Так и тянется их свита.
В память здешнего визита
Я купила из тер-квита
Бюст Вольтера. Старичок
Завернул его в платок
И провел нас за решетку.
Я дала ему на водку,
И опять же сви монте
В шар, с Анетой де коте.
Не ву пле па ―
Не лизе па.
ВВЕДЕНИЕ
Дюп тот вояжер бывает,
Кто на время отлагает
Свой журнал… тан д’от[е]р шоз
Набежит, что как хаос
В голове и в сувенире;
Ничего нет хуже в мире!
Куй покуда горячо,
Чтоб не вывихнуть плечо.
Се ла мем шоз, что амуры:
Кавалер нам строит куры ―
И, покудова влюблен,
Он нам кажется умен
И прекрасен. Тот же самый
Занялся другою дамой:
Поглядишь, са не плю са!
Где любезность, где краса?
Всё исчезло, миновалось;
На поверку что осталось?
Кавалер как кавалер!
Спросят: «Где была, ма шер?
Кого встретила?» ― Забыла
Даже, с кем и говорила.
У меня была хандра,
Или сплин, ком он вудра;
Зубы что-то заболели!
И за днями дни летели,
Не писала ничего;
Протащили ле шево
По Итальи и Швейцарьи:
А там мольте козе варье,
Если только замечать.
Можно истинно сказать:
Есть озера, пеизажи,
Фермы, яблони, виляжи,
Де прери, де города,
Де пастушки, де стада,
Горы вроде монументов,
Сотворения моментов!
Юнгфрау льдяный и седой.
Меж природы молодой
Точно дедушка угрюмый!
Ла «Корин» де мадам Сталь;
Как сердечную печаль
Бесподобно выражает,
Как восторженно летает
В мир фантазии мечтой
За заветной стариной!
И я буду в Капитоле,
И я вызову по воле
Из могильной глубины
Всех героев старины,
Поклонюся их деяньям, ―
Может, и моим сказаньям
Будет некогда внимать
Наша Русь святая, мать!
Те же римляне! И чувства
Так же жарки, и искусства
Не безмолвны и для нас!
Пред мадонной сколько раз
Русский наш творил молитву!
Видя трех Горацьев битву,
Кто б из русских не сказал:
И я так же б постоял
За отчизну, пал бы мертвый
И, душой ликуя, жертвой
Голову б мою принес!
Редкий русский наш без слез
Видел групп Лаокоона!
На вершинах Геликона
Пушкин наш когда воссел,
Кто из русских не хотел
Забросать его венками!
Местом разнствуем, веками,
Но, мне кажется, душой
Мы оживлены одной:
Те ж порывы в нашей жизни!
Та же преданность отчизне!
Здесь жила мадам де Сталь.
Мне Наполеона жаль:
Он здесь уронил свой гений!
И что вышло от гонений,
От тиранства, от угроз?
Только больше разошлось
Сочинений мадам Стали!
Где их прежде б и не знали,
Тут читают их с тех пор!
Ее голос, как укор,
Посреди рукоплесканий,
И похвал, и восклицаний
Бонапарта поражал,
Где он только ни бывал.
Много я сама читала:
«Революцьи дух» сначала,
Там «Дельфину», там анкор
Всей Германии обзор;
Что ж Германья? ― Встрепенулась,
Богатырски оглянулась
И пустилась воевать!
Двинулась Россия-мать,
И могучего не стало!..
И, мне кажется, начало
А Копе положено!
Там раскинулось оно,
Как пожар, по всей Европе!
Вот видна уж в телескопе
Нам Женева, э бьенто
К ней пристанет ле бато.
Чем мы ближе, тем красивей
Берега, живей, игривей
Дачи, рощицы, сады,
Де генгет; и близ воды
Всё прогулки справа, слева.
Наконец вот и Женева!
Вид чудесный, щегольской!
Город должен быть большой
И внимания достоин!
Он весь по горе построен
И по берегу дю лак.
Подал капитан эн знак,
Трап с перильцами спустили:
Из досочек сколотили.
Узкий, что пройти едва!
Тут стоят жандарма два,
Все паспорты отбирают,
А других так пропускают.
Мы все вышли сюр ле ке;
Тут стоят де лон-лаке,
Кличут в разные герберги;
Я так выбрала «Ле Берги»;
Говорят, се ле мельер
И наружностью, д’альер,
Он уж обещает много.
Не могу судить я строго:
Я ужасно голодна,
Да притом же и одна,
Разбирать мне время нету;
Отыщу скорей Анету,
Как пристану где-нибудь.
Да, не скрою я ничуть,
Совестно идти пешочком
Мне одной с моим мешочком,
С зонтиком э мон увраж;
Благо, захватил багаж
Лон-лакей; я согласилась
И с ним по мосту пустилась.
Посередке островок.
Мостик из шести досок
Этот остров съединяет
С главным местом. Тут гуляет
Тьма детей, де гувернант
Э де дам трез элегант.
Так и я войти решилась,
Ан пассан, и восхитилась:
Садик бесподобный тут,
Всё с дорожками, растут
И деревья пребольшие,
Есть скамейки, и цветные
Клумбы, э дез арбриссо,
А в середке де Руссо
Ля статю на пьедестале.
В зыбком озера зерцале
Отражается она,
И меж листьями луна
Чудно обдает контуры
Этой бронзовой фигуры,
И, теряясь меж кустов,
Мне л’еспри дю философ ―
Дух его напоминает!
Так и он; не объясняет
Никогда предмет вполне,
Но, как ночью при луне,
Неожиданным налетом
Вдруг обдаст каким-то светом
Неземным и в высоту
Понесет о нем мечту!
Право, я люблю Жан-Жака.
Знаю, был он забияка,
Эгоист и нелюдим,
Знаю, как возился с ним
Жирарден в Эрменонвиле,
Но я говорю о стиле,
О твореньях де сет ом.
Пылкою душой влеком,
Он всегда следил природу;
В «Ле контра сосьяль» народу
Вздор большой нагородил,
Но и истины включил
Преглубокие, систему
Изобрел и дал проблему ―
Пусть трудится голова
И других, с’ет эн канва!
Разные его дискуры ―
Образцы литературы,
Философьи. А «Эмиль»?
Ну, конечно, антре миль
Юношей, что поплетутся
За Эмилем, удадутся
Пять иль шесть; но всё равно:
Не вполне объяснено
Им и это воспитанье;
Точно как луны мерцанье,
Указал он на предмет,
На него излил свой свет
И исчез в туманной дали!
«Элоизу» вы читали?
Какова?.. Одна любовь
Всю уже взволнует кровь!
А картины? Рассужденье
Об убийстве? Объеденье!
И душа ― везде душа!
Правда, что нехороша
В нем замашка скептицизма,
Зависти и фатализма,
И она большой порок,
Ме са тьент а сон эпок!
Я его с луной сравнила…
Здесь, в Женеве, два светила
Философьи и наук
Вместе появились вдруг.
Кто не знает о Вольтере!
Но его в планетной сфере
С чем сравнить бы? Он блистал
Пламенем и ослеплял,
Точно метеор воздушный,
Но бесчувственный, бездушный:
Цель одна была его ―
Не оставить ничего
Человеку в утешенье;
Злобу, ненависть, сомненье
В души людям заронить
И из них искоренить
Все заветные преданья,
Все святые упованья!
Как разбойник, как злодей,
Над святынями людей
Беспрестанно он лукавил;
А на место что представил?
Шуточки, дез эпиграм!
Много сочинил он драм
И трагедий превосходных,
И посланий пресвободных
О предметах о таких,
Что нельзя б касаться их!
Но поэт был совершенный!
Сильный, звучный, вдохновенный!
Как была еще мамзель,
Мне попалась «Ла Пюсель»!
У меня ее отняли,
И мне «Генриаду» дали.
Она лучше, но скучней.
Но Вольтера быть умней
Можно ли в романах, в сказках?
Подъезжает на салазках!
Как забавно сатирик
«Ле Кандид» его, «Задиг»
И «Принцесса Вавилона»!
«Философьи лексикона»
Не читала, признаюсь,
И читать его боюсь:
Он смутит мои поверья ―
Слишком важная матерья.
Но как объяснил он нам
Верно се ки плет-о дам!
Я однако ж заболталась
Чересчур; но вот добралась
До отеля, дье мерси!
Должны быть ме жанс иси,
Мне о них теперь забота;
Пропустить и табель д’ота
Не хотелось бы, с’э л’ер.
Зазвонили ― кель бонер!
За столом народа бездна;
Может быть мне преполезна
Здесь беседа, чтоб узнать,
Что мне надо замечать
Здесь ― народа вкус, и нравы,
И обычья, и забавы.
Мой сосед а табель д’от
Эн коми де мусье Бот,
Ювелир он здесь известный,
Да и часовщик чудесный.
Ювелир и часовщик ―
Здесь всегда са се комплик.
Но у них одни подряды.
А работники и рады:
По домам они живут,
Им работу принесут,
Только деньги получают,
Сами ничего не знают.
Мой другой сосед ― пастор.
С ним заводит разговор
Эн мусье в зеленом фраке.
Речь идет о Телемаке;
Не по вкусу Фенелон,
И его ругает он.
А пастор стоит горою
За него, и я не скрою,
Телемак у Калипсо
Неучтив был э тре со,
Как, амурясь с дамой этой,
Связь завел с ее Анетой.
Если б сделал так со мной,
Он наверно б, милый мой,
Несмотря на все уловки,
Выгнан был из Курдюковки.
Тут банкиры все сидят
И прежарко говорят
О каком-то обороте,
Но не сходятся в расчете.
Сколько я схватить могла,
То из слов их поняла,
Что предмет их главный пренья ―
Операцья погашенья.
Точно: трудно согласить
Слово «жечь» авек «гасить»!
Гасят долг, но сожигают
Только то, что выкупают.
Он брюль, то есть, ле билет,
В коем значится ла дет!
Занимать ― оно прекрасно,
А с’к’иль диз, но преопасно!
Точно, облегчен бюджет,
Если сделали юн дет,
Да и ей распорядились.
Все на это согласились,
Но проценты нарастут
Непременно; нужно тут
Суммы новые представить,
Чтоб и ту беду исправить;
И опять бюджет тяжел!
Чтоб кредит всё тот же шел,
Не платить уж невозможно;
А как вдруг неосторожно
Ле проценты де ла дет
На другой какой предмет
Перейдут, определятся,
Ле рантье зашевелятся,
За расплатой прибегут,
Так и жди себе банкрут!
Тут они об ассигнацьях
Толковали в разных нацьях.
Ассигнацья не валер,
Представитель, пар малер,
Их за ценность принимают
Многие, и полагают:
Только больше выпускать,
То народу благодать!
Попадут в ошибку эту ―
Ассигнации монету
Вытеснят и сами тут
Непременно упадут,
Потому что расплодились,
А монеты все сокрылись!
Основание металл
Должен быть, чтоб содержал
Неоспоримую цену;
И иметь его на смену
Хотя третью только часть,
И тогда впросак не впасть!
К ассигнацьям будет вера,
А металл пусть будет мера.
Цену ты ему назначь,
Но уж только без задач,
Без дробей, как можно внятно,
Кругло, всякому понятно.
Ла система десималь
В этом случье не па маль.
Вот они как рассуждали
И что, кажется, сказали.
Тут толкуют де доктер,
Спорят, мем авек гюмер,
Лучше что: гомеопатья,
Аллопатья, гидропатья
Или просто ля диет?
Подает один совет,
А другие отвергают
Непременно и ругают;
Тот стоит пур ле сансю,
А другой вудре к’он сю;
Тот советует движенье,
А тот просто испражненье;
Чудеса они творят
На словах; но говорят,
Что здесь валятся как мухи
И от самой золотухи,
А у пас простой мужик
Это лечит и привык.
Только травки прибирает
И пакетцы составляет, ―
Да вы слышали, я чай,
Про Аверина ле чай.
Впрочем, я у нас видала
Консультацьи и страдала
За больного, как один
Подойдет, больному блин
Из горчицы вдруг пропишет,
А другой, когда услышит,
Закричит, что доктор врет,
Что больной сейчас умрет,
Если не дадут пилюли;
А тот смотрит у пандюли,
Ком ле маятник стучит,
Тот задумался, молчит,
Тот газеты разбирает,
А тот просто засыпает.
Раздадут им де дюка,
А больной умрет пока.
Тут ученые собрались,
Расшумелись, разболтались.
Говорит один: луна
Как подавит, то волна
Производит наводненья;
А другой такого мненья,
Что из берегов вода
Выступает лишь тогда,
Как землетрясенье снизу;
Тот в отцы дает Анхизу
Брата дю Лаокоон;
Тот твердит, что ле паон,
Как Юноне дан в лакеи,
Те ж глаза имел на шее,
Что имеет на хвосте,
Только что про очи те
Умолчал Овид нарочно;
Тот толкует, что непрочно
Зданья строить при реках,
Потому что раки страх
Берега как выедают,
И ученые считают,
Что в два века рак один
Съест кубический аршин.
«Почему ж так полагают?» ―
Все другие возражают.
Потому, что пойман рак
И землей набит эн сак;
Рака тут же посадили
И печатями скрепили;
Сак был тотчас отнесен
В дом известный и вручен,
Под расписку, для храненья
На четыре поколенья,
И хранился он уж так.
Но вот, с полгода никак,
Этого мешка хватились,
Отыскали и добились,
Только был он без земли,
Да и рака не нашли,
А мешок один с дырою,
Только очень небольшою:
Рак всю землю проглотил
И сквозь дырку проскочил,
И домой к себе поплелся,
Оттого и не нашелся.
Но недавно здесь в реке
Рак большой невдалеке
Пойман был какой-то дамой,
И наверно тот же самый.
Тут сидят все де синдик,
Говорят про политик,
Хорохорятся ужасно,
И все думают согласно
Францьи объявить войну ―
Наших знай, конесе ну!
Хвалят все дискур Бонара,
Говорят, что здесь их пара,
Есть еще мусье Риго ―
Что ваш даже Араго!
Все при них язык прикусят,
Да и кабинеты струсят
Тронуть наш эндепанданс.
С’ет эн пуа дан ла баланс.
Мы Луи Наполеона
Отстоим, ведь он кантона
Нашего же ситуаен.
Францью возмущал? Э бьен!
Что ж такое? Его дело,
А нам, право, надоело
От французов получать
Повеленья и молчать.
Мы ― свободная Гельвецья,
Ну, ни дать ни взять, что Грецья.
Так сказали ― ле трете
Должны быть экзекюте!
Но и тут опять же споры:
Дать ли хлыстик или шпоры
Кавалерье? Л’энфантри
Строить ли в шеренги три
Иль четыре? А у пушек
Не прибавить ли хлопушек,
Чтобы шум произвести?
Если уж войну вести,
Так робеть нам иль не фо па;
Пусть же крикнет вся Европа:
Ай Швейцарья! Знать, сильна,
Что воюет и она!
А вот там компанья та-то ―
Бургомистры магистрата
Всей Женевы.
Вручено
Им начальство, и дано
Право делать измененья
Формы и нововведенья.
Только набраны из лиц
Больше жителей столиц,
Быта сельского не знают,
Оттого и попадают
Иногда в такой просак,
Что понять нельзя никак!
Например, пришлося к речи,
Здесь есть промысел овечий,
Преогромные стада,
И козлы идут всегда
Впереди, как бы в параде,
А собаки ходят сзади,
Составляют арьергард.
Кажется, са ле регард!
Нет, ле магистрат Женева
Тут нашел причину гнева,
Даже повод и ко злу.
Неприлично-де козлу
Шаг иметь перед собакой,
Даже шаг и одинакой:
От него, от дурака,
Шерсти нет, ни молока;
Хоть кого так забодает,
И хозяина не знает!
А собака так умна,
Так учтива, и она
На чужого только лает,
А своих так уважает.
Быть собакам впереди,
А козлам ― нет, погоди!
Мы им спеси поубавим,
Сзади их ходить заставим,
Как себе ни хлопочи
Се месье бородачи,
Щегольства модель в Париже,
Мы поставим их пониже!
Пастуху как и ни жаль,
По не смеет, с’эт эгаль,
Прекословить командиру.
Вот по новому ранжиру
Выступил овечий полк,
И идет, но серый волк
По опушке леса крался,
Он собак остерегался,
Видит: впереди идут.
«Ладно же, ― подумал плут, ―
Пропущу я вражью силу,
Притаюсь, нагряну с тылу.
Им и в разум не придет,
Что я здесь, и попадет
Шкурка не одна овечья.
Вот догадка человечья
Мне же обратилась впрок!»
Притаился он, прилег,
Бросился ― перепугались
Все козлы и разбежались.
Тут на стадо он напал,
Штук их с двадцать ободрал,
А собаки и не знают,
Только что хвостом виляют,
Маршируя впереди.
Огорчился, а с’к’он ди,
Магистрат; чтобы поправить,
Всех козлов велел отставить,
А собак поколотить!
Но овец не воротить,
Когда их поели волки!
Но зато тут были толки,
Рассуждение и спор;
А на них большой задор
А Женев; неугомонность ―
Натуральная наклонность.
Уж зато и секты есть ―
Столько, что нельзя и счесть:
Кальвинисты, жансенисты,
Методисты, менонисты,
Киетисты, пиетисты,
Да еще анабаптисты,
И все ужас как речисты, ―
И зато так скучно здесь!
А притом какая спесь!
На горе кто обитает,
Барином себя считает,
А внизу ― так пролетер,
Хоть умом он будь Вольтер
И как Крез себе богатый ―
Всё равно, плебей проклятый.
Как Женеву ни смотри,
Улица ла Коратри
Только стоит здесь вниманья:
Чистые, большие зданья,
Магазинов целый ряд,
Даже фонари горят,
И такие тротуары,
Как парижские бульвары;
Ле мюзе де мусье Рат,
А в конце театр и сад,
Где гуляют пансьонерки.
Здесь, по справкам и поверке,
Я узнала, что служил
И богатство получил
Мусье Рат у нас на службе.
По достоинству ль, по дружбе,
Только был он генерал
С орденом; но захворал
И к себе в отставку вышел.
Даже Харитон мой слышал,
Что какой-то русский граф,
Как-то здесь его узнав,
К сыну принял в гувернеры;
Но взманили, знать, гонеры,
Стал служить наш молодец
И добился наконец
В число русских генералов.
Сколько наших капиталов
Так ушло, как поглядишь!
У него музей тре риш:
Пеизажи есть, портреты,
Из истории сюжеты,
Де статю, де барельеф.
Всё подробно осмотрев,
На террас пошла я в гору;
Моему явился взору
Чудный тут панорама.
Я не верила сама.
До Тонена, до Коппея
Озеро, как эпопея,
Развернулось предо мной.
Умиленною душой,
Как на озеро взглянула,
Я от скуки отдохнула.
У природы есть секрет
Утешать меня средь бед,
Средь тоски, средь огорченья.
Точно гимн благодаренья,
Вековечный гимн, святой,
Всей природы красотой
Изливается пред богом!
Благости его залогом
Солнце светит в небесах
И поет его в лучах;
Моря бурное волненье
Вторит то же песнопенье;
Тихоструйная река,
Дуновенье ветерка,
Гром, и молния, и вьюга ―
Всё, наперерыв друг друга,
Хвалит дивного творца!
Славословью несть конца!
Гор коснется ― и дымятся!
Воды быстрые стремятся!
Звезд блестящих миллион
По небу рассеял он!
Всё его поет и славит!
И птенца он не оставит
Без призора! ― Как душой
Уношусь к нему мольбой,
Я земное забываю,
Умиляюсь, уповаю.
Его славою одной
Весь исполнен шар земной!
В ратушу я заглянула
Ан пасан, рукой махнула!
И не стоило труда
Даже заходить туда.
Только лестница покатом.
Лон-лакеем провожатым
Тут я в кирку введена,
Где гробница есть одна
Знаменитого Рогана,
Кальвиниста, басурмана.
Он, тому уже давно,
Шефом был де гюгено
Противу Луи Каторза,
И сражался очень борзо.
Тут вошла я в ла Ротонд ―
Эта кирка дю бо монд.
А там по горе спустилась
И на рынке очутилась.
Точно, бадинаж а пар,
Сельский русский наш базар:
Деревянные лавчонки
Продают тут де пеленки,
Де чулки, товар панской ―
И совсем не щегольской!
Тут прошла я чрез ворота,
Прямо к лавке мусье Бота.
Уж сказать, что магазин!
Я б могла пур ме кузин
Тут купить два-три браслета,
Для племянника-корнета
Портсигар, э де часы,
Гребень ― расправлять усы,
И лорнеточку складную.
Тетушку мою родную
Я потешила б и тем,
Что купила б диадем;
Хоть носить его не будет,
А меня всё не осудит,
Она любит ле кадо,
Хоть бутылку де Бордо!
Мне заказано старушкой
Ей купить часы с кукушкой,
Но не знаю, где достать,
Здесь их что-то не видать;
Есть стоячие стенные
Здесь часы, но золотые,
И Конечно уж тре шер:
Даже с бюстом де Вольтер.
Так и те рублей, чай, триста,
Хоть сработаны и чисто,
Но пур де кадо оне
Что-то не по деньгам мне.
Никакого нет расчета
Покупать у мусье Бота
Де кадо пур сез ами,
Право, прах его возьми!
Всё по-твоему уладит,
Но зато в кошель посадит.
Но довольно мне курир,
Ворочусь к себе в трактир,
Закушу и понемногу
Поплетуся в путь-дорогу.
Только думаю, верней
Съездить мне дабор в Ферней.
Если я теперь поеду,
Верно, возвращусь к обеду.
Я взяла шар де коте.
Пресмешно, ан верите,
Видеть нас вдвоем с Анетой
В странной колымаге этой.
Лошаденка ― дрянь, одна
В этот шар запряжена,
Кучер старый, толстопузый
Тут сидит, одетый блузой,
Закричит: «Аллон, кокот!» ―
И закашляет. Но вот
Наконец мы дотащились.
Пред усадьбой очутились,
Где жил некогда Вольтер.
Делать нечего, ке фер!
Надо будет восхищаться,
Чтоб ученой показаться,
Хоть и нечему. Тут дом
Очень маленький, кругом
Всё в ужасном запущенье,
В ветхости и небреженье.
В серой куртке старичок
Выбегает на порог,
Двери настежь отворяет
И в покои приглашает.
Старичок когда-то был
Мальчиком и всё ходил
С портефелем за Вольтером,
И таким-то-де манером
Он всю суть его узнал
И потомству б передал,
Если б грамоте учился,
Но ее-то не добился;
А ведь при Вольтере, чай,
Только слушай, примечай,
Как не сделаться писакой,
Совершенною собакой
В деле письменном? Но он
Всё остался неучен.
Помню, раз мне говорили:
Где-то в лотерее были
Два ребенка сорок лет:
Нужно вынимать билет ―
Их обоих и приносят.
Удивляюсь, как не спросят ―
Почему же не растут?
Нет ли, мол, подмена тут?
Здесь старик всё тот же мальчик,
И ему, кажись мне, пальчик
В рот не надобно бы класть;
Подбирают их под масть:
Старичок один свалится ―
Тотчас новый очутится,
И такой же говорун,
Вольтерьянец и хвастун.
Вот привел он нас в покои,
Что ж? Истертые обои,
На сто, кажется, рублей
Не набрать тут мебелей.
Есть эстампы и картины,
Матушки Екатерины
Нашей по канве портрет;
Дан ле роль де Магомет
Тут Лекен актер, Фредерик!
Превеликий фанаберик
Был Вольтер: де сез ами
Он составя эн сальми,
У себя развесил в спальной;
Лез англе, народ нахальный,
Настоящие бадо,
Оборвали ле ридо
Всей Вольтеровой постели:
Сувенир иметь хотели,
Всякий клал себе в альбом
Эн морсо де се гранд ом!
Тут и сад нам показали;
Мы в аллее той гуляли,
Где мусье Вольтер гулял.
Где, быть может, сочинял
Он в минуты вдохновенья
Лучшие свои творенья:
«Разговор авек Зопир»,
«Магомета» иль «Заир».
Встреча тут его с Гиббоном
Старичишкой чичероном
Нам рассказана; кажись,
К ней он собственных бетиз
Нам подбавил половину;
Тут он показал осину,
Что рукой своей Вольтер
Сам-де посадил ан тер.
Но тут англичане были
И осину облупили,
И осина, без коры,
Вся посохла с той поры;
Тут же, посреди аллеи,
Вид Монт Блана и валеи
Он нам показал анкор,
Да и вывел нас на двор.
Возле кухни и подвала
Вдруг я кирку увидала.
Выстроил ее Вольтер
На готический манер,
И довольно некрасивый.
Надписью прегорделивой
Кирку богу посвятил.
Может быть, и тут шутил
Этот греховодник старый,
Сухощавый и поджарый.
Тут зазвал к себе старик
И нам предложил парик,
Пар Вольтер всегда носимый,
И колпак его любимый,
Трость, перчатки и перо.
Я сказала: ― О! Се тро,
Так уж нагло издеваться,
Уж не дали б залежаться
Англичане, ж’ан сви сюр,
Редкостям де сет натюр,
Всё давно б уже забрали,
Да, я чай, и покупали
Их не раз: но плут старик!
Трость, перо, колпак, парик
Никогда не истощатся,
Сами от себя родятся,
Так сказать, ком ле феникс.
Их всегда эн номбре фикс
Есть готовых на подмену,
Тотчас явятся на сцену,
Если олух-новичок
Их захочет. Старичок
Только тем и промышляет,
Всех же больше поддевает
Англичан, и ништо им ―
Всюду по пятам моим
Так и тянется их свита.
В память здешнего визита
Я купила из тер-квита
Бюст Вольтера. Старичок
Завернул его в платок
И провел нас за решетку.
Я дала ему на водку,
И опять же сви монте
В шар, с Анетой де коте.
