Крепко ломит в пояснице,
тычет шилом в правый бок:
лесовик кургузый снится
верткой девке ― лоб намок.
Напирает, нагоняет,
дышит: схватит вот-вот-вот!
От онуч сырых воняет
стойлом, ржавчиной болот.
Ох, кабы не зачастила
по грибы да шляться в лес, ―
не прилез бы он, постылый,
полузверь и полубес;
не прижал бы, не облапил,
на постель не поволок.
Поцелует ― серый пепел
покрывает смуги щек…
Пятится на угол угол,
по горшкам гудит ухват.
Сколько чучел,/ сколько пугал! ―
все кривляться норовят.
Кошка горбится, мяучит,
ежась, прыскает, шипит…
А перину пучит, пучит,
трет бутылками копыт.
Лапой груди выжимает,
словно яблоки на квас, ―
и от губ не отымает
губ прилипчивых карась.
Отпихнула локтем острым:
насосался и отпал
и бормочет:/ ― Только сестрам
не рассказывай… ―/ Устал.
Три сестры из трухлых дупел,
три тушкана из норы ―
стерегут, чтоб не насупил
братец пущи до поры.
Чуть закатится из гущи,
молонья как полоснет.
Невод шумный и текущий
разорвет кресты тенет!
И трясись, покуда братца
не пригонит в лес рассвет,
и ручьи не затаятся
между пней, взъерошив след…
Да проспали, проглазели:
лопнул сук ― улепетнул.
И у ведьмы на постели
соль стирает с жарких скул.
Целовал, душил―/ и нету,
точно прянул в потолок.
Ведьма ногу (ту и эту)
щиплет, божится:/ утек!
Давит прелью и теплынью,
исподница ― горяча:
мял он логово ― полынью,
оцарапал у плеча.
И утек. / И ноет кошка.
Не зашиб ли кто ее?
В стекла узкие окошка
месяц втиснул лезвие.
Стали более скрипливы
половицы, где порог;
и на прялке, как на гриве,
гребешком застрял творог.
Миски дочиста прибиты…
Девка ахнула во мгле:
«За корявые копыта
слушать сплетни на селе?
Погоди! Коли уж этак,
потаскаешься тайком!..»
В переплет оконных клеток
погрозила кулаком.
И, схватив вихрастый веник,
на метлу да в печку ― пырь…
Зирь, ― кружочки ярких денег
месяц сеет ― вдоль и вширь.
Мотыльками засыпает,
кормит яри молоко.
И несется, утопая,
девка в небе высоко.
Вон, всклокоченной, над степью
кувыркнулась. / С нами Бог!
А в гнезде ее ― черепья,
немощь плоти да творог…
1911 (1922)