Нарбут В. И.
«Зеленоватый, легкий и большой…»

Зеленоватый, легкий и большой,
Удавленник качается на ветке
С дуплом, оглохшим ухом. / А вверху ―
Такой же мутный, мертвый полумесяц.
Что за нелегкая сюда несет
И что меня в оцепененьи держит,
Когда дышу, когда глотаю здесь
Вино, исторгнутое из могилы,
Вино, ползущее едва-едва
Чрез горло узенькое полуштофа,
Приплюснутого в толстые бока?
И сукровица зажимает глотку.
А небо в звездах, как кожух в репье,
Мотузка скользкая не оборвется.
Но высунутый репнувший язык ―
Он мой, он пьет мою же кровь и слюни!
И не удавленник, рудой, с платком
Намотанным на шее, господинчик, ―
А я, веселый, голый и худой,
Созревший плод, болтаюсь на голюке.
И знаю:/ Многому я научусь
Под этим месяцем ущербным, много
Переберу я в памяти людей
(Так схимники перебирают четки),
И после, пуповиной перегнив,
Мозутка лопнет, и ― облезший, мокрый,
Я упаду, и треснет мой живот,
Кисельным маслом обелив потеки.
Гнусавя под нос, скорчившись, ночлег
Найдя под деревом и в жаркий полдень
Накликав смрадами фольговых мух,
Я потянусь, захлюпаю, я встану ―
Чуть снова месяц ззубренным серпом
Распорет чрево, ― встану и, хромая,
Межой поковыляю, чтоб потом,
Минув овраг и ток, на хутор выйти…
Ты, пес, не вой! / Окошко, не звени!
Храпи в углу, курносая служанка!
Теплеет кожа, ласковый вельвет,
И пахнет рот, во сне полураскрытый…
Сашурчик! Сашенька! / И ты ― одна?
А где же муж, возлюбленный тобою?
Иль в тарантасе в город укатил
На ярмарку? / Не бойся: это ― Воля…
Теплеет кожа (пепел мой живой!),
И бьется жила медленно и ровно,
И пахнет рот. / А под белком моим,
Под веком вывернутым, безресничным,
Торчат кривые вепрьевы клыки
И, распирая челюсти, все ниже
За подбородок тянутся, и вот ―
Впились, урча, и вот ― всосались в горло.
Сашурчик! Сашенька! / Ты, как тогда,
Во флигеле (забыла? ) вновь трепещешь,
Вновь вся ― от жестких роз и до ногтей ―
Моя, моя ты!.. / Пес, трубить не надо…
Храпи, служанка. / Не звени, стекло
В окне, куда, нырнув, теряя капли
Белесой слизи с рук и живота,
Протискиваю лысый, липкий череп…
А месяц светит, и пока в овраг,
Прихрамывая, обтирая губы,
Плетусь к погосту, празелень его
Сочится в дыры глаз моих, и волчий,
Стоячий купорос ― как на Страстной…