Славу богу, хоть ночь-то светла!
Увлекаться так глупо и стыдно.
Мы устали, промокли дотла,
А кругом деревеньки не видно.
Наконец увидал я бугор,
Там угрюмые сосны стояли,
И под ними дымился костер,
Мы с Трофимом туда побежали.
«Горевали, а вот и ночлег!»
― «Табор, что ли, цыганский там?» ― «Нету!
Не видать ни коней, ни телег,
Не заметно и красного цвету.
У цыганок, куда ни взгляни,
Красный цвет ― это первое дело!»
― «Косари?» ― «Кабы были они,
Хоть одна бы тут женщина пела».
― «Пастухи ли огонь развели?..»
Через пни погорелого бора
К неширокой реке мы пришли
И разгадку увидели скоро:
Погорельцы разбили тут стан.
К нам навстречу ребята бежали:
«Не видали вы наших крестьян?
Побираться пошли ― да пропали!»
― «Не видали!..» Весь табор притих…
Звучно щиплет траву лошаденка,
Бабы нянчат младенцев грудных,
Утешает ребят старушонка:
«Воля божья! усните скорей!
Эту ночь потерпите вы только!
Завтра вам накуплю калачей.
Вот и деньги… Глядите-ка сколько!»
― «Где ты, бабушка, денег взяла?»
― «У оконца, на месячном свете,
В ночи зимние пряжу пряла…»
Побренчали казной ее дети…
Старый дед, словно царь Соломон,
Роздал им кой-какую одежу.
Патриархом библейских времен
Он глядел, завернувшись в рогожу;
Величавая строгость в чертах,
Череп голый, нависшие брови,
На груди и на голых ногах
След недавних обжогов и крови.
Мой вожатый к нему подлетел:
«Здравствуй, дедко!» ― «Живите здоровы!»
― «Погорели? а хлеб уцелел?
Уцелели лошадки, коровы?..»
― «Хлебу было сгореть мудрено, ―
Отвечал патриарх неохотно, ―
Мы его не имели давно.
Спите, детки, окутавшись плотно!
А к костру не ложитесь: огонь
Подползет ― опалит волосенки.
Уцелел ― из двенадцати ― конь,
Из семнадцати ― три коровенки».
― «Нет и ваших дремучих лесов?
Век росли, а в неделю пропали!»
― «Соблазняли они мужиков,
Шутка! сколько у барина крали!»
Молча взял он ружье у меня,
Осмотрел, осторожно поставил.
Я сказал: «Беспощадней огня
Нет врага ― ничего не оставил!»
― «Не скажи. Рассудила судьба,
Что нельзя же без древа-то в мире,
И оставила нам на гроба
Эти сосны…» (Их было четыре…)
Увлекаться так глупо и стыдно.
Мы устали, промокли дотла,
А кругом деревеньки не видно.
Наконец увидал я бугор,
Там угрюмые сосны стояли,
И под ними дымился костер,
Мы с Трофимом туда побежали.
«Горевали, а вот и ночлег!»
― «Табор, что ли, цыганский там?» ― «Нету!
Не видать ни коней, ни телег,
Не заметно и красного цвету.
У цыганок, куда ни взгляни,
Красный цвет ― это первое дело!»
― «Косари?» ― «Кабы были они,
Хоть одна бы тут женщина пела».
― «Пастухи ли огонь развели?..»
Через пни погорелого бора
К неширокой реке мы пришли
И разгадку увидели скоро:
Погорельцы разбили тут стан.
К нам навстречу ребята бежали:
«Не видали вы наших крестьян?
Побираться пошли ― да пропали!»
― «Не видали!..» Весь табор притих…
Звучно щиплет траву лошаденка,
Бабы нянчат младенцев грудных,
Утешает ребят старушонка:
«Воля божья! усните скорей!
Эту ночь потерпите вы только!
Завтра вам накуплю калачей.
Вот и деньги… Глядите-ка сколько!»
― «Где ты, бабушка, денег взяла?»
― «У оконца, на месячном свете,
В ночи зимние пряжу пряла…»
Побренчали казной ее дети…
Старый дед, словно царь Соломон,
Роздал им кой-какую одежу.
Патриархом библейских времен
Он глядел, завернувшись в рогожу;
Величавая строгость в чертах,
Череп голый, нависшие брови,
На груди и на голых ногах
След недавних обжогов и крови.
Мой вожатый к нему подлетел:
«Здравствуй, дедко!» ― «Живите здоровы!»
― «Погорели? а хлеб уцелел?
Уцелели лошадки, коровы?..»
― «Хлебу было сгореть мудрено, ―
Отвечал патриарх неохотно, ―
Мы его не имели давно.
Спите, детки, окутавшись плотно!
А к костру не ложитесь: огонь
Подползет ― опалит волосенки.
Уцелел ― из двенадцати ― конь,
Из семнадцати ― три коровенки».
― «Нет и ваших дремучих лесов?
Век росли, а в неделю пропали!»
― «Соблазняли они мужиков,
Шутка! сколько у барина крали!»
Молча взял он ружье у меня,
Осмотрел, осторожно поставил.
Я сказал: «Беспощадней огня
Нет врага ― ничего не оставил!»
― «Не скажи. Рассудила судьба,
Что нельзя же без древа-то в мире,
И оставила нам на гроба
Эти сосны…» (Их было четыре…)
