Еще февраль. Все окна взяты в плен.
Мороз сильней становится под вечер.
У клиники сутулится Рентген,
Тяжелый снег всё падает на плечи,
А он, старик, взойдя на пьедестал,
Так и стоит без шубы и без шляпы.
Бездушный медицинский персонал!
Ему халат накинули хотя бы.
У нас ведь вдоволь света и тепла,
А как ему, сердечному, на стуже?
… Уже давно убрали со стола
Немного запоздавший ужин.
Уже давно в палатах тишина,
Войдет сестра и свет потушит скоро.
Но время не пришло еще для сна,
Еще минута есть для разговора.
Мечтаний долгожданная пора!
Слова идут украдкою, по-лисьи:
«Пусть болен я, но лишь один бы раз
Пройти опять по улицам Тбилиси!
Где всюду смех и солнце, и тепло…
Вы были в Грузии когда-нибудь весною?..»
Сосед умолк, он дышит тяжело.
«А вот у нас, над Северной Двиною…»
Стихает говор. Даже думать лень.
Бессилье. Сон. Свободен каждый атом.
И вот тогда, предлинный, словно тень,
Старик Рентген проходит по палатам.
1940?
Мороз сильней становится под вечер.
У клиники сутулится Рентген,
Тяжелый снег всё падает на плечи,
А он, старик, взойдя на пьедестал,
Так и стоит без шубы и без шляпы.
Бездушный медицинский персонал!
Ему халат накинули хотя бы.
У нас ведь вдоволь света и тепла,
А как ему, сердечному, на стуже?
… Уже давно убрали со стола
Немного запоздавший ужин.
Уже давно в палатах тишина,
Войдет сестра и свет потушит скоро.
Но время не пришло еще для сна,
Еще минута есть для разговора.
Мечтаний долгожданная пора!
Слова идут украдкою, по-лисьи:
«Пусть болен я, но лишь один бы раз
Пройти опять по улицам Тбилиси!
Где всюду смех и солнце, и тепло…
Вы были в Грузии когда-нибудь весною?..»
Сосед умолк, он дышит тяжело.
«А вот у нас, над Северной Двиною…»
Стихает говор. Даже думать лень.
Бессилье. Сон. Свободен каждый атом.
И вот тогда, предлинный, словно тень,
Старик Рентген проходит по палатам.
1940?
