Брюхата парусами рея,
дух смертный, мотылечком рея,
от пыльной Смирны, от Пирея
достигнул вдруг протойерея.
Он жил и был, обедал
и был йерей про то, про то,
про что и сам не ведал.
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН
Лбом, о том.
ФЕЛЬД
Семейный альбом,
к чаю ром.
Тут и покойница жена,
толпой зеркал окружена,
она в них лезет напролом
и полненькую розу в грудь
себе старается воткнуть,
и все небывшее прощает,
но тычется младая роза в нос ―
виной стекло, где все перенеслось.
О незабвенная картина!
Но память у меня что тина,
в ней вязнет имя, имя-отчество.
В канделябрах сальное общество,
подкожный жир ценим
у овец и у свеч,
но чтобы подле лечь,
увлечь плеч блеском сердца стук?
Ту рядом с воином нетучным,
она тогда была не вывезена и жива,
подымаясь сквозь прошивки и кружева
жирной пышностью под потолочную лепку
купидонов, копотью перевитых цепко.
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН
Тут и там, там.
ФЕЛЬД
Кто с голой прелестью провел сегодня ночь,
тот предан тленью, лени и томленью,
тому торжественных речений полномочь
грозит осуществленьем новоселья:
«Я домовина, я грущу собою
наедине с дражайшей половиной,
здесь мною входят в гущу поколений» ―
исполнилось уничтожение мгновений. ―
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН
Там, там.
ФЕЛЬД
Там уже, должно быть, взошли на паперть.
Чтобы им всем было пусто!
Для обеда стелят скатерть ―
вечно кислая капуста.
А толпа развлечена
отсечением, увы,
головы,
как кочана.
Время близится к казни,
в переулке народец разный,
сверху носятся тучи,
а под ними, тоже тучей, мой кучер:
лапа зажимает кнут,
шляпа перьями уткнута,
радужно-павлиньими.
Мчит во весь крещеный дух
некрещеных молодух
по улице-мостовой,
а за ним и крик и вой:
«Фельдшерица, фельдшерица
к своему народу мчится!»
Невозможно, быть не может,
что-то ложное их гложет,
нестерпимейший стиль «рюсс»,
в неизвестном очутюсь.
Как оно умеет длиться,
то, что неспособно сниться!
СОЛДАТЫ
Серый день и облака,
как походка нам легка.
День ли в лес, я за ним,
день ли в поле, и я с ним ―
разговариваем.
ЗАПЕВАЛО
Зелье с неба пролилось,
Я заметил цвет волос.
ДЕВКА
Как крепка твоя ладонь ―
ты как вековой огонь.
Разговариваем.
УНТЕР
Жребий выпал мне иной,
если б только знал, какой!
Тебя я не знаю, не знаю ―
ЯЩЕРИЦА
И хлипкая и липкая
бываю здесь под липкою
иль, лапкой став на сваю,
по сторонам зеваю,
иль внятно распеваю,
с мне свойственной улыбкою,
про Бога, про цветок ―
пусть вторит голубок.
Правда, смотрит этот Бог
у меня немного вбок,
как оно и многим свойственно,
мы недаром с вами родственны
Уверяют, что все двойственно:
то двоится, то троится,
и никак не может слиться.
Ну, и Бог не исключение ―
такова уж точка зрения:
Бог, но боковой, окольный,
и с мелодиею вольной,
от него не будет больно ―
сизый он, как голубок,
или пестрый, как цветок.
Мало пресненьких созвучий?
Закачу еще покруче ―
пусть узнает ветерок,
есть иль нет на свете Рок.
Не романс, а вещь под липой,
страсть, спресованная кипой,
вещь в себе или вчерне ―
разрешать вопрос не мне,
я ведь только лишь животное,
значит, я вполне невинная
(в пол неневинная),
волочусь я серо-длинная
иль зеленовато-потная.
Впрочем, признак) охотно,
эти липы так велики,
что все лики здесь как типы,
даже я и даже ты,
мы окольные ―
УНТЕР
Мечты? Иль дым голубоватый?
ЯЩЕРИЦА
Право, я не виновата,
если голубь стал как вата,
так же скомкан и убог ―
пот свой вытер ею Бог,
утомленный от творенья ―
это вам не фунт варенья:
дни и ночи, дни и ночи!
Да, он автор многоточий,
превращающих весь Mиp
в привлекательный пунктир.
И почище кулака
точки божьих зуботычин,
это лишь для голубка
всюду только облака.
По-иному мир обычен:
широка, ох, широка
многоплывная река,
то есть Зимняя канава,
и налево и направо,
куда хочешь и плыви,
воду мутную лови.
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН
Слава, слава, славная канава,
зимняя слава, канавная зима,
славная слава, зима, канава,
канавная слава, канавная канава!
УНТЕР
Знаю звук твой, дико-дикая,
различаю твои лики я,
разухабисто так ухая,
вторит только тугоухая.
Ах, кого ни спроси я,
что такое ―
КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН
Слава, слава, не канава!
ЯЩЕРИЦА
Помолчал бы лучше, право!
Вечно ты гремишь некстати.
Этот трепет не забава
ради звуковых объятий,
не трезвон здесь, а трестон,
видишь, как казнится он:
стонет Лизин голубочек
дни и ночи, больше ночи,
и тоскует по былому,
видно, Бог ему был омут ―
тонет Лизин голубок,
в нем и в мире одинок,
и кряхтя идет ко дну,
как ощипанная курица,
ну, а Бог, тот только щурится
видел гибель не одну.
Пролил горький голубочек
лишних слез немало бочек,
он исходит в жалком плаче,
ну а я совсем иначе:
хоть и с мечтою зыбкою,
но все же не безумная,
ползу я здесь под липкою,
про пользу, пользу думая,
проползу, проползу,
мечту, мечту
лишь как теплый тулуп
признаке.
Ютятся в нем по швам,
как платяные вши,
слежавшиеся боги,
и снятся им, не вам ―
у вас ведь руки всегда по вшам, ―
виновата, неловко,
обмолвка не вата, ―
ну да, я обращаюсь не ко вшам,
не к ковшам, а к вам,
и не жаба я, а ящерица ―
у вас ведь руки всегда по швам,
а душа под козырек ―
по-вашему это зовется Рок?
Да, снятся верно им
дороги иные,
и так они вкусны,
и боги и дороги,
что ты оближешь сны
несбыточной весны.
Сегодня я веселая,
обегала все села я
и города, да, да ―
Улыбки и извивы
у липки и у ивы.
Мои не плоски ласки
в плоть
и вплоть до лоска пляски:
полоть, молоть, колоть.
А ну теперь вприсядку,
по-русски, вдрызг,
всмятку,
встряску брызг
с визгом!
Наружу душу,
нарушу, тушу,
тушу-душу.
Близко лежу,
Лизку лижу,
рушу в лужу,
дышу, дышу,
душу тушу,
тушу душу
лужу лужу ―
УНТЕР
Ложь!
ЯЩЕРИЦА
Но не сплошь.