Средиземноморский ад
В стрекотании цикад,
Пальмоносная гора
Гумилевского «Шатра».
Ни былинки ни одной,
Ни веселого цветка,
Концентрированный зной
И такая же тоска.
Броситься бы вниз с горы,
Чтобы сразу ― трах и нету!
Вдребезги! В тартарары!
И пойди ищи по свету,
Отчего и почему.
Память вечная ему,
Память вечная поэту.
Так ― не доиграв игры ―
Вдребезги. В тартарары.
Рассыпаются миры,
Обрываются кометы,
И стреляются поэты ―
От тоски. И от жары.
Прожита всего лишь треть
Или даже ― меньше трети.
Разве можно умереть
В цвете лет, в прозрачном свете?
Но томленье. Но усталость.
Но презрительная жалость
К современникам. И эти
Складки у тяжелых век.
Черный вечер. Белый ветер,
Веером ложится снег.
Вдоль навек замерзших рек
Рысаков волшебный бег.
В лунно-ледяной карете
Гордая Царица Льдов ―
Покровительница вдов
Хрупких, нежных, бессердечных,
Безнадежно безупречных,
Тех, что не дождавшись встречи,
Зажигают в церкви свечи
И бесчувственной рукой
Крестятся за упокой
Всех ушедших слишком рано…
Только как же… Погоди.
Выстрел. Маленькая рана
В левой стороне груди.
Под раскидистою елью,
Под зеленой тенью хвой,
Упоительно шумящих
Над усталой головой…
В абажурно-лунной чаще,
В шепотке страниц шуршащих
Чище звезд и лиры слаще
Луч струится голубой,
Уводящий за собой
В пушкинскую ли Метель,
В гоголевскую ль Шинель ―
Попадает прямо в цель
Вдохновенья канитель
Гениальности простой.
Погоди. Постой, постой.
Было нелегко решиться
Умудриться застрелиться
В сквере на Трокадеро.
И когда дано от Бога
Золота и серебра
Очень много, слишком много ―
Нет от этого добра.
Тише, тише, помолчи,
Каблучками не стучи,
Воли не давай слезам.
В черной воровской ночи
Все подобраны отмычки,
Все подделаны ключи
К тюрьмам, сейфам и сердцам
И к началам и к концам.
Грохот чичиковской брички,
Возглас: Отворись, Сезам!
Берег Сены. Берег Леты.
«Мы последние поэты».