Баллада о Донкихотах
У Москвы у реки, в переулке Глубоком,
дульцинеи взирают из окон, ―
ждут, когда возвратятся с работы
донкихоты,
и на синем огне из веселой крупы
сочиняют супы.
Их немного состарило время ― века и заботы,
но… / идут донкихоты.
Вот они поднимаются постепенно
на свои этажи, на свои чердаки,
и гремят каблуки по ступеням,
и поют соловьями звонки.
Дульцинея, встречай! / Вот он входит усталым шагом
с краснопресненскими ландышами в руке,
не в доспехах и не со шпагой,
а в рабочем своем пиджаке.
Дульцинея,/ а помнишь своего Дон Кихота
в минувшие года?
Дульцинея,/ а помнишь: уходила пехота
неведомо куда,
где того и гляди/ встретит смерть на пути,
стукнет пуля в висок/ наискосок,
и смолкнет скучный ее голосок…
А рыцарский скарб ― по музеям весь:
стали музеям мечи ценнее,
но/ гранату за пояс, винтовку наперевес
и/ «Ты не плачь, я вернусь, Дульцинея!»
Ах, соседи едва придержали смешок,
В день его возвращенья.
Он принёс Дульцинее пустой вещмешок,
И небритой щеки своей прикосновенье.
… Да, живут донкихоты! / Я касаюсь в толпе их руки.
Да, я слышу ― с рассветом
гремят башмаки вдоль реки.
Да, взирают из окон,/ да, глядят,
как над городом вечер синеет
нежданный…
В переулке Глубоком,/ как столетья назад,
дульцинеи/ жаждут/ свиданий.