Четыре сына
1
Идет к концу/ февраль тифлисский.
Он весь/ ― на остром сквозняке.
Платанов скрученные листья
в его протянутой руке.
И он на город зябкий смотрит
из-под нависших/ облаков.
И фаэтоны мокнут-мокнут
без седоков,/ без седоков.
Кому теперь кататься в ночи?
И,/ глядя со своих высот,
тоскливо думает/ извозчик,
кого он завтра/ повезет.
2
По городу гуляет полночь
в дожде/ от маковки до пят.
А жители/ часов не помнят
и притворяются,/ что спят.
Никто не спит. / Темно и жутко.
Все перемен наутро ждут.
Особотрядчики в «буржуйках»
на всякий случай/ папки жгут.
И тайны длинных коридоров,
и осужденных/ голоса,
и запах/ спешных приговоров
уходят с дымом в небеса.
3
Есть в переулке домик старый.
Там прачка старая/ живет.
Дверь на ключе,/ закрыты ставни,
холодный дождь веревки вьет.
Он вьет и плачет,/ вьет и плачет,
мигает лампы желтый глаз.
Привычно прачка/ бомбы прячет
не в первый раз,/ не в первый раз.
Грузинка с тихими глазами,
согнувшаяся/ от забот…
Четыре сына верят маме
не первый год,/ не первый год.
Никто не спит,/ все смотрят в оба.
Не спится прачке у окна.
На чердаке не спится бомбам
в сухом бачке/ из-под вина.
А на дворе ― темно и сыро.
А маму ожиданье жжет.
А мама ждет,/ о, мама ждет,
когда придут четыре сына,
когда в свой дом они войдут…
А может, просто их введут?..
А может быть,/ не доведут?..
И у порога выстрел грянет,
в два пальца пуля просвистит…
Ей нужно―/ и она достанет,
не пожалеет,/ не простит.
И только охнет вскрик короткий,
и станет пусто во дворе.
И снова/ маузер ― в коробке,
в своей дубовой кобуре,
как пес дворовый―/ в конуре,
как старый желудь―/ в кожуре…
4
Никто не спит. / Февраль томится.
Все перемен наутро ждут.
Особотрядчикам/ не спится ―
четыре сына их гнетут.
Слабеет их клубок осиный,
уже к ним близится конец.
Там за окном―/ четыре сына,
и самый младший―/ мой отец.
И вижу я сквозь годы это,
все это накрепко во мне:
вот новый день встает с рассветом,
и флаг багровый/ в вышине…
Вот залп последний назревает,
вот прогремел он/ и затих…
Вот заводской оркестр играет
на октябринах/ на моих.
Вот, как отец,/ с презреньем к смерти,
с благоговением к стране,
я сам уже солдат,/ заметьте,
и сам шагаю/ по войне.
И с тем врагом,/ мой свет крадущим,
так недобра моя рука…
Но это все пока в грядущем,
пока в грядущем,/ а пока…
5
Никто не спит. / Никто. / До сна ли?
Все начеку. / Судьба к судьбе.
Четыре сына ― в Арсенале.
Четыре сына ― в Дидубе.
В Нахаловке ― четыре сына.
И бой часов,/ как стук сердец…
Четыре сына ― это сила,
и самый младший―/ мой отец.
6
Я знаю:/ завтра, завтра, завтра,
едва забрезжится/ заря,
меньшевики/ уйдут на запад,
последней рухлядью/ соря.
В разлуку веря и не веря,
не добряцавши до весны,
они покинут этот берег.
Четыре сына им страшны.
У пароходов/ там, в Батуме,
качнутся черные бока.
«О Грузия! / Кто мог подумать…»
Но это завтра. / А пока…
7
Увязаны баулы срочно.
Глядят сквозь ставни господа.
Не накрахмалены/ сорочки.
Уже не ходят/ поезда.
Они глядят сквозь ставни мрачно:
там утро новое/ встает.
И с тихими глазами/ прачки
выходят гордо из ворот.
8
И вижу я в рассвете синем:
через порог,/ что стар и крут,
ее ведут/ четыре сына
под локти. / Бережно ведут.
Пускай февраль сырой и грязный,
и кони пусть несут,/ храпя…
Ах, прачка,/ ты не знала разве,
что эти кони/ для тебя!
Давай, нахлестывай, извозчик,
по мостовой,/ по мостовой!
Вези-ка старую/ на площадь ―
там будет митинг мировой!
Там будет все теперь,/ как надо.
Под бой часов,/ под стук сердец
четыре сына встанут рядом.
И самый младший―/ мой отец.
Под песню первого рассвета
лети, пролетка, так легка,
вдоль Головинского проспекта…
Но это ― завтра. / А пока…
9
Никто не спит. / И, как сквозь сито,
дождь сыплет,/ непреодолим.
Никто не спит. / Четыре сына
проходят городом своим.
И слышу я в рассвете синем, ―
под бой часов,/ под стук сердец, ―
они поют. / Четыре сына.
И самый младший―/ мой отец.
10
И выхожу я сам к рассвету,
и сам иду/ туда… туда…
Когда уносит/ песню эту
Куры/ февральская вода.