Губерния
По улицам города/ слухи бродили,
гоня обывателей/ с теплых матрацев:
учитель свихнувшийся/ выточил крылья,
решил до Луны/ прямиком добираться.
Не часто столкнешься/ с такими вещами.
Опасная выдумка. / Бред, не иначе…
И вот/ засуетились мещане,
высматривая,/ шепча/ и судача.
И полз шепоток/ по дорогам окрестным,
сквозь ставни сочился/ и в уши вползал он:
«Что, ему в городе,/ что ли, тесно?
Что, кренделей ему,/ что ли, мало?
Луна, она вон где,/ она ведь не что-нибудь…
Скажите, пожалуйста,/ экая птица!
Да как это так―/ человек чтобы по небу!
А что же ему на земле/ не сидится?
Такого отцы/ И во сне-то не видели
(не будь, эти страсти/ помянуты к вечеру…»
И он становился у них/ отравителем,
бунтовщиком и/ фальшивомонетчиком.
Вот он шагает,/ как будто нездешний,
совсем одинокий,/ ненужный,/ незваный.
Хозяева/ вслед ему смотрят/ насмешливо,
и псы во дворах/ цепями позванивают.
Лицом к лицу/ разговоры о вере,
но воздух отравой/ пропитан насквозь.
Его душило/ их лицемерие,
тупость их/ и ленивая злость.
И все это вместе,/ дурманом опутанное,
стеной окружало,/ давя и тревожа.
Казалось, как будто/ сигнала лишь ждут они,
чтоб разом/ наброситься и уничтожить.
И можно ли было,/ печаль свою выплакав,
легко и спокойно/ зарыться в дела?..
… меня,/ человека сегодняшней выправки,
поэзия в мир тот/ на миг завела.
Мы с ним повстречались/ в далеком «когда-то»,
как будто влекло нас/ тропою единой,
как будто свидетелем/ и секундантом
я был приглашен/ на его поединок.
А бой разгорался/ все ярче, все резче,
но кровь не лилась,/ как бывало, рекою,
и шпаги/ со звоном не перекрещивались,
и гарью не пахло пороховою.
Но шло наяву,/ а не в воображении,
без передышки,/ с отменным упорством
за годами годы ― это сраженье,
это бескровное единоборство.
Враги… / Беспощадная дикая стая.
Он с детства знаком был/ с их злобой и спесью.
Их каждый лабаз―/ что стена крепостная:
попробуй ― проникни,/ попробуй ― пробейся.
А звезды горели,/ дразня и поблескивая.
Все чаще и чаще томило сомненье:
к чему тебе эта мечта, Циолковский?
И кто твое дело поймет и оценит?
Делиться сомненьем? / Наивно и не с кем.
Ну что ж, он готов/ и к насмешкам, и к битвам.
Но жизнь заполнял,/ захлестывал дерзкий,
безжалостный враг,/ именуемый бытом.
За тонкой стеною/ жена, малыши.
И горькою платой/ за долгие годы
в кармане обидно звенели гроши ―
застывшие капли/ лишений и пота.
И разве дойдешь/ до чего-то большого,
когда и до малого/ версты не считаны,
когда иссушил/ доходец грошовый ―
служба, белыми нитками шитая.
Тупик?.. / Ведь бывает,/ и чтоб без огласки,
когда безысходность/ огнем распалит,
холодные волны/ покажутся ласковей,
нужней и удобнее/ всякой земли.
Вода всколыхнется лениво―/ и кончено.
А может быть, выстрел? / Вернее и проще…
Но дуло тянется/ к жилке височной
убийственно медленно,/ словно на ощупь.
Немыслима жизнь,/ да порвать с ней/ не просто.
А годы? / А звезд непочатая сила?
Неужто опять/ их несчитанным гроздьям
загадкой гореть/ над нищей Россией?
Бывало не раз:/ только шаг не осилен,
а боль залечить/ не отыщешь врача,
но сердце не сдастся/ и крикнет:/ «Россия!
Ведь я для тебя это все,/ выручай!..»
И в миг,/ что, казалось,/ не сыщешь спасения,
в раскрытые окна/ на помощь внезапно
ворвется, охватит/ дыханье весеннее,
родимой земли отрезвляющий запах.
Вот так―/ и не сказкою,/ не сновиденьем,
а новой надеждой,/ поддержкой целительной ―
пробились к нему/ ручейки сбережений
безвестных его/ друзей и ценителей.
Стекались без звона,/ без пышного слова,
не подаянием/ из холеной руки…
И были ему/ золотей золотого
простые/ медные те пятаки.
Ведь это не просто/ подачка ученому
на бедность,/ на старость,/ на жалкий уют…
Земля,/ измученная/ и иссеченная,
с ним разделяла/ надежду свою.
О нет, он не маг,/ не колдун, не астролог,
он просто рабочий,/ строитель,/ труженик,
земля заболела болезнью тяжелой
ее излечить обязательно нужно.
Вы пламенем/ раны ее опалите,
опрыскайте душу/ водою живой…
Россия,/ да где ж он,/ твой исцелитель?
По звездам ли высчитать/ время его?