Здравствуй, жизнь!
Словно непогодою осенней,
обнимали робкие соседи:
«Жив остался―/ это ль не везенье!
Доживай свое на белом свете
без разлук,/ без горечи,/ без слез…»
Отшумели жаркие сраженья,
а героем стать мне не пришлось.
Где тот танк,/ в котором я и не был?
Только помню взорванное небо,
только помню,/ пламенем объяты,
заживо горели в нем ребята,
одногодки,/ может, чуть постарше…
У могилы братской замер шаг.
Только ахнул залп/ прощальным маршем,
да земля посыпалась,/ шурша.
Смерть прошла. / Я не столкнулся с нею.
Где пути ее―/ не угадать;
завела судьба на батарею,
не рискуя время коротать.
И другие падали у дотов,
и, седую пыль полей клубя,
день и ночь упрямая пехота
под огонь шагала за тебя.
Но твердят назойливо соседи,
будто бы опутывают сетью:
«Что ж тебе спокойно не живется?
Жизни молодой не жалко вроде…
Ведь бывает:/ даже полководцы
умирают дома―/ не на фронте.
Не от сабли злой/ и не от пули,
и кругом не бой,/ а тишина,
и стоят в предсмертном карауле
не войска рядами,/ а пилюли,
звезды да усталая жена».
Что ж,/ бывает, верю и в такое.
Только им/ не легче от покоя.
На добротной дедовской кровати
не легко, должно быть,/ умирать им,
этот час,/ ослабшим телом встретив,
не на бранном поле кончив спор…
Нет, соседи,/ будет не о смерти
разговор.
Лет в обрез. / И коротка немного
жизни человеческой дорога.
И, недолгий путь свой подытожив,
всё сполна на сердце положив,
вдруг поймешь,/ что ты без счета должен
тем,/ кто до сегодня не дожил.
Что им проку в маршах похоронных,
в шорохе знамен, упавших ниц,
и в речах,/ и в мраморных хоромах
всяких усыпальниц и гробниц…
Вот она ― души моей забота.
И нельзя укрыться от нее…
Здравствуй, жизнь! / Приказ в атаку/ отдан.
В ногу, поколение мое.