Пора пустынная, полынная пора!
Теплы в степи, как щеки, вечера.
Идешь туда, где в копнах облака,
идешь и думаешь, что день не пережит,
идешь и видишь: степь, как разум, широка
и воздух весь как поцелуй дрожит.
И всё ж и мед и горечь на устах,
и всё же стих о жалости ― с тобой,
когда, наверно, смерть в пяти верстах
или судьба мелькнет, как столбик верстовой.
Игра пустынная, полынная игра!
Безводной страстью дышат вечера.
Кузнечики куют свиданий час,
простор обстанет с яростью репья.
За пьяным солнцем по следу влачась,
ищу возвышенных предметов я.
Но неба нет ― оно как мертвеца
безмерный взор, где все умы пусты.
У степи вид усопшего лица,
и, может быть, одна осталась ― ты.
Любимая, в борьбе моей, в мольбе
о страсти, подойди и усыпи…
Я шел один и думал о тебе,
единственной, как дерево в степи.
17-18 октября 1936 ― 30 августа 1940
Теплы в степи, как щеки, вечера.
Идешь туда, где в копнах облака,
идешь и думаешь, что день не пережит,
идешь и видишь: степь, как разум, широка
и воздух весь как поцелуй дрожит.
И всё ж и мед и горечь на устах,
и всё же стих о жалости ― с тобой,
когда, наверно, смерть в пяти верстах
или судьба мелькнет, как столбик верстовой.
Игра пустынная, полынная игра!
Безводной страстью дышат вечера.
Кузнечики куют свиданий час,
простор обстанет с яростью репья.
За пьяным солнцем по следу влачась,
ищу возвышенных предметов я.
Но неба нет ― оно как мертвеца
безмерный взор, где все умы пусты.
У степи вид усопшего лица,
и, может быть, одна осталась ― ты.
Любимая, в борьбе моей, в мольбе
о страсти, подойди и усыпи…
Я шел один и думал о тебе,
единственной, как дерево в степи.
17-18 октября 1936 ― 30 августа 1940
