С упрямым зеркалом играю;
оно беззвучно и темно.
И ночи нет конца и краю;
она безбрежна, как вино.
Стекло окна, стекло стакана ―
не всё ль прозрачно и равно.
За тонкой прихотью тумана
прядут какое-то руно.
Земля покрыта снежной сыпью,
сплошной страдалицей видна.
Я до конца окна не выпью,
не осушу окна до дна!
И, как велят нам тьмы преданья,
на перекрестке буду ждать
и соляным столпом рыданья
о радости чужой гадать.
И башмачок падет на счастье,
и я опять коснусь всего,
а полнолунье ― полногласье,
одно восторженное «О».
18 февраля 1934
оно беззвучно и темно.
И ночи нет конца и краю;
она безбрежна, как вино.
Стекло окна, стекло стакана ―
не всё ль прозрачно и равно.
За тонкой прихотью тумана
прядут какое-то руно.
Земля покрыта снежной сыпью,
сплошной страдалицей видна.
Я до конца окна не выпью,
не осушу окна до дна!
И, как велят нам тьмы преданья,
на перекрестке буду ждать
и соляным столпом рыданья
о радости чужой гадать.
И башмачок падет на счастье,
и я опять коснусь всего,
а полнолунье ― полногласье,
одно восторженное «О».
18 февраля 1934
