Тянется осень, как серый намокший забор. И заботы
лезут навстречу о солнце, калошах, дровах.
Дождь протянулся от самых дверей до субботы,
псы поколеблены в самых собачьих правах
и не решаются больше шарахаться с лаем
под ноги ветру. Он трется у дачных террас.
Чаю напиться горячего, злого желаем
в утро осеннее, в третий мучительный раз.
И у тебя в это утро усмешка ― не смеха
звонкая роза. Утеряно чувство рыдать.
В Анненском только с тобою нам будет утеха ―
«Тихие песни» и «Ла́рец» читать и читать.
Печку затопим, посушим калоши и души,
сядем к огню. Тени станут легко по местам.
Томик открыв, мы услышим, как дождик становится глуше,
еле шурша по бумажным, иссохшим листам.
16 сентября 1935
лезут навстречу о солнце, калошах, дровах.
Дождь протянулся от самых дверей до субботы,
псы поколеблены в самых собачьих правах
и не решаются больше шарахаться с лаем
под ноги ветру. Он трется у дачных террас.
Чаю напиться горячего, злого желаем
в утро осеннее, в третий мучительный раз.
И у тебя в это утро усмешка ― не смеха
звонкая роза. Утеряно чувство рыдать.
В Анненском только с тобою нам будет утеха ―
«Тихие песни» и «Ла́рец» читать и читать.
Печку затопим, посушим калоши и души,
сядем к огню. Тени станут легко по местам.
Томик открыв, мы услышим, как дождик становится глуше,
еле шурша по бумажным, иссохшим листам.
16 сентября 1935