ЕЛКА
Я как праздник стою, и висят погремушки
листьев, яблоков, игол, цепочек и звезд,
и чернее, чем кровь, от корней до макушки
поднимается, маясь, разгневанный рост.
Скачут дети, и гномы, и ватные деды,
херувимы под свечками тают в слезах.
Только их ли я праздник? О праотец, где ты,
утонувший во внуках, сынах и отцах?
Скачут дети, и стаи мучительных нянек,
поучительных теток молчат и ревут.
Как медовое счастье, за пряником пряник
я роняю, а что не обронится ― рвут.
И обобран я начисто, вскинутый в воздух
этой вшивой вершиной в парше смоляной,
этим телом в проказе, гною и коростах,
этим телом в сажень с половиной длиной.
Всё же праздник я в горе, и в море, и в лепре.
И приходят ко мне и снега зареветь,
и лисицы, и зори, и ветры, как вепри,
и всей тучей навалится бурый медведь.
И олень ручьерогий, и облак ленивый,
и глухарь, точно гром бородатый, падет,
и далекое поле с уснувшею нивой
в черном чреве времен, там, где роется крот,
и буран, всем разгулом навзрыд обдавая…
И дрожу и трясусь, но не падаю я
и гляжу, как идет череда годовая
и от лыж остается в снегу колея.
7 декабря 1936 ― 4 ноября 1940