Флобер, и кровь в нем тяжелеет;
как телеги с грохотом на рынок,
движется в громаде тела кровь.
О, побеги будничного шума,
первых звуков слабые ростки!
Ухо пышет розою багровой
и вбирает капельки рассвета.
Высекая кованым копытом
о скупой булыжник мостовой
золотую искру Прометея,
груз искусства тащат битюги.
Труд воловий! Каменеет выя,
словно ствол, прошедший сквозь века.
Встал Флобер и, поднимая руку,
говорит: «Искусство ― кара мне,
тем величественней, чем труднее».
Вдалеке, как черный муравейник,
рынок развороченный кишит.
Медленной патрицианской крови
в грузном теле слишком тяжело.
Римский взор уходит в облака,
в синь над черепицами Руана.
Ванна ждет. И мысли мудрый свиток
развернет рука ― привычный к слову раб.
А на ванне голубые вены,
будто реки на холодной карте,
на огромном мертвом теле жизни…
Ключница забрякала посудой…
Солнечные звонкие запястья,
топот смуглых ножек Саламбо.
В кабинете уж кричит работа.
Кофей в облаках клубится на столе.
То фарфоровая чашечка Сократа! ―
Пей, трудясь над воспитаньем чувств!
Рынок ринулся, воскликнув: «Ессе homo!
Задуши, распни, побей камнями».
Балки давят плечи, и дыханье
стало грузным соляным столпом.
«Нет, я жив еще». Флобер топорщит
гневные лохматые усы.
Неужели кладбище восстало,
рынок мертвых правит буйный торг?
Неужели тенью похоронной
птицы пали на сады Руана
и аптекарь в шарики цветные
разливает пестрые яды?
Сердце грянуло. И надломилась выя.
Хрустнул дуб, как зуб гнилой, в саду.
Пал Флобер, и на челе открылся
сок искусства ― медленная кровь.
11 ноября 1933 ― 30 апреля 1941